Хашимбек хранил презрительное молчание. Граф нетерпеливо заерзал на стуле.
— У нас нет времени, Хашимбек, у нас очень мало времени. Уже скоро твой хозяин будет искать тебя повсюду. Если к ночи тебя не найдут, они все поймут. И постараются принять нужные меры. Значит, у тебя и у нас времени только до ночи. Я не буду тебя обманывать, Хашимбек, и говорить, что мы тебя отпустим. Мы тебя все равно не отпустим. И ты это знаешь. Но я могу тебе обещать, что ты умрешь как мужчина — от пули.
Хашимбек усмехнулся, показывая крупные зубы. Он знал, что нельзя вступать в спор в таких случаях. Это было бы проявлением слабости, которую он всегда презирал. Отныне Хашимбек больше не скажет ни единого слова, ни одного. Он умрет молча, как мужчина.
— У тебя сквозные ранения ног, — продолжал Граф, глядя на своего пленника, — если не сделают нормальную перевязку, не вытащат пулю, может начаться гангрена. Врач требует сделать операцию немедленно. Но у нас нет времени, Хашимбек. Поэтому я должен тебе все рассказать. Мне нужно знать, кто и почему украл из казино Тита. И куда пропал ваш Ираклий. Только эти два вопроса. Ты ответишь мне на них и получишь пулю в сердце. Если не ответишь… Хашимбек, ты знаешь, как я не люблю крови. Но пулю нельзя оставлять в твоей ноге. Ее тебе удалят. Без наркоза. Вместе с ногой.
Зрачки у Хашимбека дрогнули. Но мужчина не должен бояться боли. Он презрительно сморщился и снова ничего не сказал.
— В последний раз тебя спрашиваю, — вздохнул Граф. — Они стоят за дверью. Если ты сейчас не скажешь, тебе отрежут ногу. Пилой. Без наркоза. Ты даже не можешь себе представить, как это страшно, Хашимбек. Не валяй дурака. Не нужно геройствовать. Я же не прошу тебя выдавать мне секреты твоего хозяина. Только дай мне ответ на два вопроса, и я обещаю, что ты умрешь сразу. Тихо. Без боли. Мы все сделаем аккуратно.
Хашимбек по-прежнему молчал. Граф посмотрел на него, кивнул головой, поднялся.
— Как хочешь. Ты пойми, что это не моя прихоть. Нам нужно знать, кто похитил Тита и куда убрали Ираклия. И мы все равно это узнаем. Ты можешь молчать один день, ты можешь терпеть пытки другой день. Но рано или поздно ты заговоришь. А так как у нас нет времени, то мы не будем прибегать к более легким способам пытки. Мы сразу начнем с самой страшной, какая только возможна. Ты, видимо, меня не совсем понял. Тебе отрежут ногу без наркоза, — показал на свое колено Граф, — отрежут, и ты все равно нам все расскажешь.
Он вышел из палаты, и Хашимбек незаметно выдохнул. Теперь предстояло самое мучительное и самое главное испытание в его жизни. Помогите мне, мои предки, мысленно взывал он к своим прародителям. Сделайте меня сильным, пусть ваше мужество наполнит мое сердце, а уста мои сделаются каменными вратами, которые не выпустят никаких слов.
В палату вошли три человека. Двое из них были в белых халатах. Хашимбек еще раз тяжело выдохнул. Его прадед не проронил ни слова. Такова была легенда. Значит, и он должен молчать. С него сорвали одеяло, разбинтовали ноги. Один из вошедших поднял пилу. Он не смотрел на Хашимбека, словно стеснялся того, что должен сделать. И затем пила заработала.
Первое прикосновение пилы было не страшным. Кровь брызнула на стоявшего рядом второго палача, и Хашимбек даже удивился, почему он не чувствует боли. Потом начался ад. Это была даже не боль. Это была даже не пытка. Ему казалось, что раздирают все его внутренности, выдергивают все нервные окончания, пилят не только его ногу, но и все остальные части тела. В глаза бил сильный свет, в ушах гудело. Он не слышал своих криков. Ему казалось, что он молчит, но его дикие, утробные, страшные крики разносились по всему дому. Палач продолжал свое дело, и Хашимбеку в какой-то момент показалось, что он сходит с ума, словно эта выворачивающая тело боль стала коридором в мир безумия, где не было ничего, кроме его воя и этой боли.
В соседней комнате Граф слышал эти крики. Он недовольно поморщился. Как все это глупо, подумал он. Если все равно знаешь, что проиграл, то зачем сопротивляться. Не лучше ли избавить себя от мучений. Этот упрямый восточный характер, нервно подумал он.
В этот момент зазвонил его мобильный телефон. Он догадывался, кто это может звонить.
— Как у тебя дела? — услышал он голос Наблюдателя.
— Все в порядке, — быстро сказал Граф, теснее прижимая телефон к уху, чтобы его собеседник не услышал нечеловеческих криков пленника.
— Кто похитил нашего друга? — спросил Наблюдатель. Они оба знали, что по мобильному телефону нельзя называть никаких имен. — Ты узнал, кто это сделал и зачем?
— Нет. Но скоро узнаем, — так же быстро ответил Граф.
Крики замолкли. Он невольно посмотрел на дверь. Неужели пленник заговорил?
— У нас мало времени, — напомнил Наблюдатель перед тем, как отключиться.
— Я все понимаю. — Он опять прислушался, но криков больше не услышал.
Он положил телефон на столик перед собой, когда в комнату вошел один из его боевиков.
— Что там случилось? — резко спросил Граф. — Он заговорил?
— Он потерял сознание, — виновато сказал боевик, — мы отрезали ему ногу, но он молчит. Сейчас врачи вводят ему наркоз, говорят, должны обработать рану, чтобы он еще несколько дней протянул.
— Как это отрезали ногу? — не понял Граф. — Целиком?
— Угу, — невесело сказал боевик, — пила такая вещь, чуть тронул, она и пошла.
— Идиоты, — закричал Граф, — он мог умереть от болевого шока. Вашу мать…
Он вскочил и побежал в другую комнату. Вся кровать была в крови. Над пленником склонилось сразу двое врачей. Один из них поднял голову, покачал головой.
— Сволочи вы все, палачи. Так человека мучаете.
— Заткнись! — закричал что есть силы Граф и, подойдя к лежавшему на постели, тревожно взглянул на него. — Он будет жить?
— Пока живой. А потом не знаю, — пожал плечами врач и уважительно добавил: — Таким людям памятники ставить нужно, а вы его мучаете.
Врач был доверенным человеком группы Графа. Он давно уже занимался подобными вещами и привык к издевательствам над пленными. Но теперь даже его потрясло мужество пленника.
— Он придет в себя? — нервно спросил Граф.
— Придет. Постараемся что-нибудь сделать, — пожал плечами врач. Ему было сорок лет. И он давно был циником и подлецом, получая деньги от бандитов за пытки над пленниками. Но теперь он мрачно посмотрел на Графа и сказал: — Он ничего нам не расскажет.
— Не твое собачье дело, — огрызнулся «пахан». — Ты сделай так, чтобы он не умер.
— Он протянет еще несколько дней, — не унимался врач, — но все равно ничего не скажет. Мы отрезали ему ногу, Граф, а он молчал. Ты даже не можешь себе представить, какая это боль. Лучше давай я сделаю ему укол, и он уснет навсегда.