В больничку тебе надо… – говорит смотритель Быков, наклонившись над рукой отца Николая.
Сейчас, скорую вызову… – говорит он.
Берет мобильный. Набирает, подносит к уху. Слушает недовольно. Мы слышим механический голос.
Абонент вне зо… – говорит он.
Ебанная мазанка, – говорит недовольно смотритель.
Только снаружи ловит, – говорит он.
Отец Николай, шевеля губами, как полудохлая рыба, активно и беззвучно призывает смотрителя выйти на улицу, набрать номер «Скорой» и спасти его, наконец. Отчаявшись, начинает плакать, достает из нагрудного кармана фотографию – две карточки, Зоя и Таня, – рвет немеющими пальцами, жует… Всем телом наваливается на секретный дипломат, из-за которого началась вся заваруха…
Смотритель, брезгливо глядя на священника, выходит на порог домика. Не торопится.
Крупно – раскрашенный Пушкин. Недовольное лицо смотрителя.
В рот вас тупицы, – шепчет он, качая головой.
Дикари на хуй, – шепчет он.
Набирает номер «Скорой». Огонек мобильного. Отъезд камеры. Это уже знакомое нам помещение, из которого руководят самыми важными операциями армии и разведки США первые лица страны. Мы видим напряженное лицо президента Обамы. Он смотрит на экран. Мы видим карту Восточной Европы, там горят несколько точек. Увеличение кадра. Молдавия с высоты птичьего полета. Увеличение еще. Усадьба.
Сказал он ему что-то или нет… – говорит он.
Если он уже зна… – говорит Обама.
А вдруг нет, – говорит кто-то.
Известно ли ему что-то об участии америка… – говорит он.
Напряженное молчание, все смотрят на президента, в зале операций никто не шевелится даже. Чернокожий человек в мундире со знаками отличия бригадного генерала говорит:
Если мы ударим, то это будет озна… – говорит он.
Молчание. Щелчок пальцев. Голос – «Выдайте нам его на экран». Увеличение кадра. Мы видим музей и домик Пушкина в прямом эфире, переданном беспилотным самолетом. Картинка черно-белая. Прижима плечом телефон к уху, смотритель музея Пушкина Дима Быков (вы видели? видели? они вместе, ВМЕСТЕ!!! – прим. сценариста) расстегивается, и начинает мочиться прямо с крыльца. Бормочет.
Дикари, сука,.. засрали вс… – бормочет он.
Что же не отвечают, – говорит он.
Ебанная связь, – говорит он.
Крупный план лица. Блаженное выражение смотрителя. Слегка обернувшись, он говорит:
Еще и пидор этот… животное бля румынское… – говорит он.
Крупно – напряженные лица руководства США. Черно-белая картинка из Молдавии. Картофельный куст. Полосатый колорадский жук на нем. Смотритель, застегиваясь, и дожидаясь ответа скорой, смотрит на жука, и говорит по привычке каждого уважающего себя жителя пост-советского пространства ритуальную фразу, все чаще заменяющую «бля» :
Еще и эти ебанные пиндосы с их блядь заговоро… – говорит он.
Быстрая ретроспектива, вскинутый большой палец Обамы при слове «заговор». Снова лицо смотрителя. Задирает голову. Слезы на глазах от облегчения. Облака… Дрожащий от зноя воздух… Красная точка – совсем маленькая, – которая стремительно разрастается. Полные ужаса глаза смотрителя.
Вспышка.
ХХХ
Красный экран.
Постепенно в разных местах экрана красное начинает приобретать различные оттенки. Бордовый, пурпурный, светло-розовый. Каждый оттенок начинает словно кружиться, создает свой особенный водоворот на этом море красного. Красный калейдоскоп. Для кинозрителей с солидным культурным багажом это не оставит ни малейших сомнений в культурном цитировании. Разумеется, речь идет о «Красном Колесе» писателя Солженицына, которого «шестидесятники» любовно кличут «Солж». Мы слышим тяжелое дыхание. Мы слышим шепот.
Да это же… Солж, чистый Солж, – шепчет голос.
Красное колесо, ебана в рот, – шепчет голос.
Жизнь прожил, не поле перешел, и вот, – шепчет голос.
Сподобился, – шепчет он.
Ну ни хуя себе, – шепчет он.
Таня, Танюша, что же ты, подружка, – шепчет он.
Камера показывает, как сквозь красное проступает что-то белое. Это записка. Мы видим, что на ней написано:
«НЕ ЖДИ ОСТАНУСЬ У ПАПЫ». Подпись – «Таня».
Отъезд камеры. Мы видим, что это записка. На ней, под подписью, мы видим также отпечаток пальца, сделанный при помощи крови. Разворот камеры. Пустые, ничего не понимающие, глаза отца Николая. Общий план квартиры и священника. В доме все залито кровь. Мы видим стул, на котором сидела убитая Зоей Таня. Почему-то, в кресле – Зоя. Она тоже залита кровью, и слабо что-то шепчет. Отец Николай выглядит ошарашенным, он покачивается, в его правой руке автомат «Калашникова», со сдвоенным, почему-то, рожком. Священник сглатывает. Это явно не та ситуация, в которой каждый из нас будет рад увидеть
Зоя снова слабо шевелит губами.
…что, малыш? – говорит ей отец Николай
…то случилось? – шепчет он.
…я им ничего не ска… – шепчет Зоя.
Я им ничего не сказала, – шепчет она.
Это настолько наглое пародирование знаменитой фразы из фантастического советского фильма про юношей и девушек, которые, вместо того, чтобы трахаться, Искали Миелофон (который давно придумали в застенках НКВД 30-хх годов) что у зрителя захватывает дух от наглости Зои. Один только отец Николай, как и положено влюбленному олуху, ничего не понимает.
Малыш, – заботливо говорит он.
Малыш… ебана в рот, – шепчет он.
Что же ты, солнышко, – бормочет он.
Как же ты так Зойка… – бормочет он.
Кто они.. – шепчет он.
Заботливо снимает Зою с кресла – симулянтка, не зажмурившись до конца, подглядывает сквозь свои прекрасные, слипшиеся от крови ресницы, – и кладет на диван. Пятна крови на стене. Куски мяса на полу. Зоя так густо вымазана кровью, что можно предположить, будто это ее пытали. Хотя, конечно, это не так, и Зоя, как и все женщины (о лживые суки, будьте вы прокляты! – прим. подавшего на развод сценариста) – просто напросто притворяется, как у женщин принято. Ну, за исключением мертвых. Вроде Тани.
А где… Танюша? – спрашивает отец Николай.
Она… – шепчет Зоя.
Она была с ними… – шепчет она.
С кем? – говорит отец Николай.