Я не… не знаю… – шепчет Зоя.
Много людей, форма, оружи… – шепчет она.
Ты выдала им Центр? – говорит отец Николай.
Что ты малыш… – говорит Зоя.
Точно? – говорит подозрительно отец Николай.
Нам же все равно не говорят где Ставка, – говорит Зоя.
И то верно, – говорит отец Николай.
Как она могла… – говорит он.
Что они искали? – говорит он.
Не знаю, чемо… чемодан какой-то… – говорит Зоя, прерывисто, словно от боли, дыша.
Какой-то дипло… ох, больно! – говорит она,
А что они еще говорили? – говорит отец Николай.
Даже сейчас он сжимает в левой руке дипломат и не выпускает его.
Говорили, что убьют всех кро… – говорит она.
Ох, ах, – говорит она.
Таня била меня… унижала, – плачет она.
Втыкала в меня ножницы! – говорит она.
Куда?! – говорит отец Николай.
Слава Богу не Туда! – говорит Зоя.
Отец Николай облегченно вздыхает. Говорит:
В такой день и такое предатель… – говорит он.
Короткая ретроспектива.
Дом-музей Пушкина. Смотритель музея Пушкина, научный сотрудник Быков, грязно ругаясь, стоит на крыльце своего дома. Расстегивается. В это время сверху в дом – точно в крыльцо, – буквально вонзается ракета среднего радиуса действия. Взрыв, грохот, обломки, пламя… Дым рассеивается, мы видим отца Николая, который чудом уцелел, он в обгоревшей рясе, но сжимает крепко автомат и чемоданчик… Дальше несколько картинок. Отец Николай, бредущий по дороге… Отец Николай тормозит машину…. Отец Николай выбрасывает из салона девушку в свадебном платье и молодого человека в костюме. Надпись на авто сзади.
«Джаст мэрриед»
Причем надпись сделана на кириллице.
Мы видим машину, которая резко трогается, звон жестяных банок.
Злой крик невесты:
Ши есть небун ку традичиеле астай небуне магар ту ешть!
(«Из-за твоей идиотской страсти копировать чужеземные обычай из иностранных кинофильмов, мы попали в ужасно неприятную ситуацию, говорила же я тебе справить свадьбу как следует, в ресторане на 500 персон… ты блядь неправ!!!» – перевод с румынского В. Л.).
Лицо отца Николая. Отъезд камеры. Мы видим, что это священник у квартиры. Он жмет на звонок несколько раз, потом наклоняет голову и видит лужу крови, вытекающую из-под двери. Отец Николай резко толкает дверь плечом, вваливается в квартиру, слышит жалобное мычание из комнаты, и, поскальзываясь и падая на одно колено из-за крови, покрывшей пол густым слоем, забегает в комнату.
Жалобные глаза Зои крупно.
Отъезд камеры. Это уже Зоя на диване, она плачет и рассказывает отцу Николаю вымышленную историю.
…и говорю ей, как ты можешь оставить Колень… – плачет она.
А она мне, я мол нашла Другого, – говорит она.
Я говорю, прости ты нас ради бога… – плачет она.
А она мне, за что мне вас прощать, – плачет она.
Тут я дура и ляпнула, думала, она из-за этого… – плачет она.
А сука… гадюкой подколодной оказалась… – плачет она.
Щелкнула пальцами, сразу группа захвата набежа… – плачет она.
Стали бить меня, колотить, – плачет она.
Таня твоя… ножницами… – рыдает она.
Отец Николай протирает лицо девушки, говорит нежно:
Малыш, все позади, – говорит он.
Мы будем счастливы… – говорит он.
Я тебе обещаю пересмотреть свои позиции относительно тебя… – говорит он.
У нас будет домик… в Карелии… – говорит он.
Сначала только решим тут пару вопросов… – говорит он.
И разберемся с сукой этой…
Значит, Таньку мне подсунули, – говорит он.
Лихорадочно крутит глазами, Соображая. Сразу видно, что его взяли в разведку не из шахматистов, а из десантников и ГРУ (армейская разведка СССР, просравшая все на свете, из-за чего ее представители считают себя самой элитной частью ВС СССР, что, в каком-то смысле, правда, ведь остальные были еще хуже – В. Л.).
Смотрит, торжествуя, в стену. Разворот камеры.
Это тесть отца Николая.
Крупно – его лицо.
ХХХ
Отъезд камеры, лицо отца Григория (тестя) оживает. Он поднимает ко рту сигару, затягивается, и выпускает струйку дыма прямо в камеру. Говорит:
Колоться будем, пидары? – говорит он.
Или в отказ пойдем? – говорит он.
Батя… батя… батюшка! – мычит кто-то за камерой.
Разворот камеры. Мы видим в кадре двух бомжей, нашедших в самом начале фильма чемодан в деньгами и удостоверением агента ЦРУ, Майкла Лунини. Мы видим, что они привязаны к креслам, ноги каждого в крови. В руках отца Григория, который облачен в одежду священника, мы видим хоккейную клюшку. Все участники этого своеобразного перфоманса находятся в маленькой комнатушке с приоткрытой дверью, в которую мы видим помещение храма.
Хуй собачий тебе батюшка, – говорит отец Григорий.
Где остальные бабки? – говорит он.
Мы же… мы же… – говорит один из бомжей.
Отец Григорий, не размахиваясь, бьет клюшкой по большому пальцу ноги жертвы. Бомж кричит. Крупный план раздробленного пальца. Косточки, кровь… Нелепо и грустно торчит из окровавленного месива чудом сохранившийся ноготь, он выглядит так… трогательно… слово имажинист на слете пролетарских писателей в 20-ее годы (или автор сценария В. Лорченков на вечере вручения советской литературной премии «Нацбест», в окружении советских литераторов, производящих силос – прим. В. Л.).
Мы же хуи же, – говорит священник.
Где деньги, парни, – говорит он.
Бомжи переглядываются. Отец Григорий, не предупреждая, разбивает вдребезги больной палец второго бомжа. Тот вопит. Крупно – разинутый рот.
Ретроспектива
Отъезд камеры. Мы видим, что у бомжа широко раскрыт рот, но это из-за того, что он храпит. Легкий толчок (мы не видим, кто, а лишь видим, что его толкнули – недовольное во сне выражение лица, храп замолкает). Потом еще один. Еще. Жаркий шепот: