— Вот это умно, — пробормотала женщина с впалой грудью, стоящая впереди. — Добилась своего, хитрюга.
Мэри улыбнулась и собралась ей ответить, но очередной приступ кашля снова согнул ее пополам, так что в легких совсем не осталось воздуха. И правда, хитрая уловка — без чувств свалиться в канаву. Почему она не додумалась до этого сама? Куколка бы додумалась. Да, будь с ней Долл Хиггинс, бояться было бы нечего.
— Почему бы тебе не пойти со мной? — взмолилась она утром, когда одевалась.
Но Куколка вытянулась на комкастом соломенном матрасе и испустила свой особенный горловой смешок.
— Сначала пусть поймают. Чтобы меня заперли — да по доброй воле я ни за что на такое не соглашусь.
О замках Мэри старалась не думать. Она напомнила себе, зачем она здесь: подлечить кашель. Подкормиться бесплатной едой. Укрыться от непогоды в лютую зиму. Больница Святой Марии Магдалины была единственным местом во всем Лондоне, куда могла податься девушка вроде нее. И все, что от нее требуется, — это убедить благодетелей в том, что ей стыдно и она раскаивается. Это все, о чем они просят.
Ее рот наполнился горькой слюной. Мэри вдруг захотелось бросить свое место в очереди, где она простояла уже четыре часа, развернуться и отправиться домой. А по дороге зайти в «Чеширский сыр» на Флит-стрит и выпить пинту пива. Однако, представив себе, в какую ярость придет Куколка, она не посмела уйти.
— Все, что тебе надо, — это опустить пониже голову и продержаться так пару месяцев. И тем самым спасти свою чертову шкуру, — сказала Куколка под конец их спора. — Ты когда-нибудь слышала о более выгодной сделке?
По очереди прокатился слух, что берут только одну девушку из пяти. Мэри сжала губы.
Чуть позже поступило еще одно сообщение: «Им нравится, когда девушка босая». Девушки начали снимать туфли и выбрасывать их в канаву. Женщина, стоявшая впереди, была и так босиком; ее пальцы белели в грязи, словно черви. Мэри взглянула на свои атласные туфли на каблуках. Она заплатила за них целых пять шиллингов на Варфоломеевской ярмарке, и тогда они были почти чистыми. Будь она проклята, если выбросит их — до тех пор, пока в них не появится хотя бы одна дырка.
Очередь медленно продвигалась вперед, к массивным дверям с дубовыми панелями. Мэри прислушалась к разговорам. Нужно придумать историю, поняла она. Достойную и трогательную. Что-то такое, что они смогут записать в свои книги. Сразу три женщины подряд — и все три мисс с Друри-Лейн — решили назваться горничными, которых хозяин соблазнил обещанием жениться. Другие брали сюжеты из баллад, французских романов и даже из недавнего судебного процесса. Все матери, разумеется, умерли в родах, а отцы ушли в море и не вернулись.
Единственную честную историю выдала та самая женщина, что стояла впереди Мэри. У нее почти не было зубов — видимо, от ртути; и Мэри подвинулась ближе, чтобы разобрать, что она говорит. Без всякого притворства женщина сказала, что всю жизнь утюжила улицы, но теперь, в ее возрасте, она уже не в состоянии заработать себе на хлеб.
Молодой секретарь бросил на нее ледяной взгляд.
— И это все, что вы можете сказать в свое оправдание?
Она устало кивнула.
Секретарь вытер перо и написал что-то в огромной амбарной книге в кожаном переплете.
— Прошение отклоняется, — прочитал он. — Просительница слишком закоренела в грехе и не может быть перевоспитана.
Старая проститутка плюнула ему под ноги и побрела прочь.
Сердце Мэри бешено забилось. Ее очередь. Она попыталась закашляться, чтобы показаться более несчастной, но смогла только прочистить горло.
— Имя?
— Мэри Сондерс. — Слова сорвались с ее губ до того, как она сообразила, что можно солгать.
Услышав ее низкий хриплый голос, секретарь удивленно поднял голову. Мэри быстро сделала реверанс, чтобы смягчить впечатление. Второй секретарь, постарше, записал ее имя в нужную графу.
— Возраст?
— Пятнадцать лет, — кротко сказала Мэри. Это была правда, но звучало почему-то как ложь. Возможно, четырнадцать было бы лучше.
— Причина обращения?
— Если бы вы были так добры, сэр… напишите все, что сочтете нужным, сэр, — прошептала она.
Секретарь помолчал и начал писать.
— Глубокоуважаемые управители, — пробормотал он. Перо быстро скользило по бумаге. — Данная просительница признана виновной в проституции и полностью осознает свое преступление. Она выражает глубокое раскаяние в содеянном и полна желания начать новую жизнь.
Мэри с облегчением перевела дух. Сработало.
Хуже всего был хирург. Заведя Мэри за тоненькую занавеску, он приказал ей лечь на спину и без всяких церемоний воткнул в нее свои пальцы.
— Чтобы установить состояние здоровья, — буркнул он.
Разумеется, за удовольствие он не заплатил ни пенни.
К тому же у него были на редкость отвратительные руки — сплошь покрытые бородавками.
— Зуд? Выделения? Беловатые или желтые? Затруднения с мочеиспусканием?
— Ничего подобного, сэр, — ответила Мэри так, будто и понятия не имела, о чем он говорит.
Он ей не поверил — Мэри поняла это совершенно ясно. Бормоча что-то себе под нос, хирург продолжил копаться у нее между ног. Впрочем, она была уверена, что от ее старой болезни не осталось и следа. Мэри овладело искушение ударить противного врача в нос ногой, но она подумала, что это не лучший способ получить место в Святой Магдалине. Наконец хирург выпрямился и заглянул ей в рот — видимо, чтобы обнаружить шрамы от ртути, решила Мэри. Слава богу, что у нее никогда не было сифилиса. Скрыть эту болезнь было гораздо труднее, чем триппер.
У нее было такое ощущение, что ее непременно примут. В воздухе так и витал запах удачи.
Неделю спустя Мэри лежала на узкой кровати в своей палате и изо всех сил старалась напомнить себе, что ей сказочно, невероятно повезло. Почему же тогда ей все время хотелось плакать?
Если бы она протянула руку, то могла бы коснуться кровати Онор Бойл, которая спала рядом. Онор была родом из Девона. Раньше она работала на Пьяцца, но потом выкинула мертвого ребенка и почувствовала неодолимое отвращение к своему ремеслу. Онор была неплохой девчонкой, но, конечно, до Долл Хиггинс ей было далеко. Эта палата предназначалась для «культурных» мисс. Все они умели написать свое имя. Впрочем, не сказать, чтобы это умение требовалось им особенно часто.
Мэри услышала шаги в коридоре. Сестра Батлер. У смотрительницы были печальные глаза и такой высокий выпуклый лоб, как будто ее голову распирали грустные знания об этом мире и жизненный опыт. Она не доверяла ни одной из мисс, и, по мнению Мэри, это означало, что сестра Батлер далеко не дура. Сочувствие она приберегала для несчастных «соблазненок»; те иногда получали от леди-попечительниц корзину с фруктами и имели лучшую палату в Магдалине, с прекрасным видом на Гудмэнз-Филдс и холм Тауэр-Хилл.