Сегодня Кадваладир налил ей пинту сидра собственноручно. Время от времени он вопросительно посматривал на Мэри, ожидая, что она заговорит первой. Двое парнишек рядом играли в какую-то игру с монетками. Они вполне могли услышать их разговор.
— У вас сегодня есть… э-э-э… свежая треска? — Мэри бросила выразительный взгляд на компанию выпивох в углу.
Долгое молчание. Она уже приготовилась к тому, что Кадваладир рассмеется ей в лицо, но…
— Может быть, — пробормотал он.
— И она… по-прежнему по шиллингу за штуку?
Кадваладир кивнул. Его лицо было совершенно непроницаемым.
Вокруг стоял крепкий запах навоза. Ночь выдалась беззвездной, а луна, хвала Создателю, еще не взошла. Мэри поставила кружку с сидром на кирпич и осторожно двинулась вперед, к заднему входу. Вот и лестница. Она положила руку на шаткие перила; в желудке вдруг громко заурчало.
Он уже ждал ее, заезжий коммерсант с красным и обвисшим, словно вымя, лицом. Когда он сделал шаг вперед, полы его сюртука распахнулись; внутри была пестрая мешанина из разноцветных завитков. Торговец лентами. Мэри почувствовала, как кисло стало во рту, и чуть не расхохоталась.
Несколько секунд она просто стояла и смотрела на него. Вот она, прежняя жизнь, явилась, чтобы засосать ее снова. Время — это петля, а не прямая, подумала Мэри. Ей снова было четырнадцать, и она приближалась к торговцу лентами у Святого Эгидия, и убежать было невоможно.
Она обогнула торговца и стала подниматься наверх по скрипучим деревянным ступенькам. Они были скользкими от мха. Торговец в восторге икнул и последовал за ней. В комнатушке не было ничего, кроме соломенного тюфяка и нескольких ящиков. Все насквозь пропахло пивом; казалось, эта вонь сочится из стен, как пот. Не теряя ни минуты, Мэри подняла юбки, заткнула их за пояс и лицом вниз улеглась на тюфяк. Так она его хотя бы не увидит.
Немного повозившись, он взгромоздился сверху и одним махом вошел в нее. Жесткая солома колола ребра; Мэри почувствовала, как непроизвольно сжимаются мышцы внутри. Это все равно что танцевать джигу, произнесла Куколка. Тело все помнит само. Торговец пыхтел, но усердно делал свое дело. Животное, обитавшее внутри его, понуждало его двигаться из последних сил. Мэри вспомнила петушиные бои, что видела в Жирный вторник на рыночной площади. Полумертвые петухи, окровавленные петухи продолжали наскакивать друг на друга до тех пор, пока хохочущие владельцы не добивали их дубинками. «Зачем люди это делают?» — спросила тогда Гетта, и Мэри не нашла что ей ответить, кроме «Им это нравится».
Судя по всему, это обещало затянуться надолго — торговец был уже немолод. Начинало сводить ноги. Мэри сжала его изо всех сил, хотя после долгих часов с тяжелым чугунным утюгом и новыми юбками миссис Хардинг у нее нещадно ныла спина. Чтобы ускорить дело, она стала тихонько постанывать — не от удовольствия, поскольку это могло, наоборот, сбить клиента с толку, но словно бы от боли.
Часы на церковной башне пробили десять. Какой ужас. Даже миссис Джонс ни за что не поверит, что нацедить пинту сидра занимает столько времени. Теперь Мэри по-настоящему заволновалась. «О, милосердное провидение, не дай им послать за мной Дэффи», — взмолилась она про себя.
Может, спихнуть торговца на солому и поскорее броситься домой? Но тогда она не получит своего шиллинга — а ведь он пользуется ею уже добрых четверть часа. Упираясь ладонями в тюфяк, она покорно принимала все новые и новые толчки.
В конце концов она вспомнила спасительную фразу, всегда выручавшую ее в случаях, когда пожилой клиент никак не мог закончить начатое.
— Вы делаете мне больно, — жалобно прохныкала она, повернув голову.
Торговец засопел ей прямо в ухо.
— Вы слишком большой.
Толчки стали резче. Еще минута.
— Вы разорвете меня!
Она почти ощутила, как ее слова сгущаются у него в голове, заставляя его убыстрять темп, ускоряя разрядку.
Через мгновение все было кончено, и его семя намочило края ее чулок.
Торопливо шагая по Инч-Лейн — монеты приятно позвякивали в кармане, — Мэри который раз повторяла то, что скажет сейчас хозяйке. Чувство вины сковывало ее липкие ноги не хуже кандалов с ядром.
Камин в гостиной уже почти потух. Миссис Джонс дремала над штопкой.
— Торговец лентами толкнул меня в переулке, мадам, — выпалила Мэри. — Я разлила весь сидр, и мне пришлось снова бежать в «Воронье гнездо».
— Ничего страшного, Мэри. — Миссис Джонс зевнула и сделала маленький глоточек сидра. — Ты добрая девочка, спасибо, что ты не побоялась выйти из дому так поздно. О, как вкусно. Мне сразу стало легче.
Огромная лысая луна светила сквозь ставни комнатки на чердаке. Эби уже лежала в постели. Мэри наклонилась, чтобы снять туфли; невыносимая тяжесть давила ей на грудь.
Грязная шлюха — вот что она такое. Она всегда была шлюхой и будет ею до скончания веков, да к тому же еще и круглой дурой, если она вообразила себе, что может стать кем-то еще. Может быть, повивальная бабка, принявшая ее, головой вперед, в этот холодный, продуваемый сквозняками мир, пометила ее как шлюху? Может быть, где-то на ее теле стоит маленькое невидимое клеймо? Подумать только — она проехала через полстраны только затем, чтобы снова оказаться лицом вниз под грязным клиентом! Как там все время шутила Куколка? X... — он и везде х…
В руке она сжимала двенадцать пенсов, свою долю. Как мало, какая ничтожная сумма за «разик» с кривоногим торговцем лентами! Но… когда ей было не мало? Был ли хоть один раз, когда она уходила от клиента, чувствуя себя справедливо вознагражденной за труды?
Мэри вгляделась в исполосованную лунным светом темноту. Эби лежала неподвижно, словно изваяние на могиле. Лунный луч отражался от ее блестящей коричневой скулы.
— Эби? — осторожно шепнула она.
Ни звука в ответ. Тишина укрывала Эби, словно одеяло.
Сумка была под кроватью. Мэри медленно, с едва слышным шорохом, вытащила ее наружу. Заглядывать в чулок было не обязательно; она и так знала, сколько там лежит. Осторожно, одну за другой, Мэри переложила туда все монеты.
У нее не было никакого плана. Чувство, владевшее ею, было похоже скорее на голод. На самом деле Кадваладир оказал ей огромную услугу. Десять фунтов в год, обещанные Джонсами, были только началом. Прожив какое-то время здесь, в Монмуте, где у нее не было никаких расходов, и занимаясь столь хорошо знакомым ремеслом, можно было скопить недурную сумму, неплохой задел на будущее, защиту от бедности. Если все пойдет как надо, то она сможет вернуться в Лондон, возможно, уже следующей весной; и ее возвращение будет совсем не таким, как отъезд. Она прибудет в город с сундуком, полным хорошего белья, с новыми, изысканными платьями и тяжелым кошельком, чтобы откупиться от всех бед и несчастий.
Укладываясь в постель, Мэри подумала о Дэффи. Спит ли он сейчас или лежит без сна и проклинает ее? Как разительно может измениться жизнь от единого слова, от простого «да». Быть женой и матерью в маленьком провинциальном городе — такую жизнь ведут миллионы женщин, а другие миллионы молятся о том, чтобы Бог послал им такую участь. По какому праву она, Мэри, отвергла скромный домашний очаг и возжелала шелков и золота? Что за червь точит ее изнутри, заставляя хотеть большего?