И потому воодушевляло его не истинное призвание, не чистая тяга к сценическому исполнению: для него важнее было разыграть жизненную сцену внутри себя, а не представить ее посторонним: он хотел иметь то, чем искусство требует жертвовать.
В действительности он желал исполнять разные сцены из человеческой жизни в угоду самому себе, так как больше любил в них себя, а не имел последней целью верную их передачу. Он обманывался, принимая за чистый порыв к искусству это желание, возникшее из случайных обстоятельств его жизни. И скольких же страданий стоил ему сей самообман, скольких радостей его лишил!
Получи он в то время верный знак и осознай уже тогда, что рожден для искусства лишь тот, кто ради него забывает о себе, – сколь многих бесплодных усилий и напрасных забот он мог бы избегнуть!
Однако его судьбой с детства были страдания от собственного воображения, разительно диссонирующего с действительной жизнью и мстящего жестокими муками за всякую прекрасную мечту.
Окончив долгое странствие, Райзер провел свою первую ночь в Готе, забывшись сладким сном, и под утро ему почудилось, будто он слышит заключительные слова арии околдованной старухи из оперы «Лизуарт и Дариолетта»:
Вот утро на пороге,
Что все мои тревоги
Развеет наконец.
Под этот напев, неотступно звучавший в его ушах, он оделся и, обратясь к молодому хозяину, осведомился, где проживает Экхоф, которому собирался нанести визит в тот же день.
Для этой цели он приготовил печатный Пролог, сочиненный им в Ганновере и исполненный Иффландом, в надежде, что это откроет ему нужную дверь.
Молодой Либетраут чуть не силой принудил его позавтракать вместе, всячески выказывая удовольствие от общения с ним, а между тем начал доверительный рассказ о своих сердечных делах: он, мол, арендовал гостиницу, дабы как можно скорее жениться на некой молодой девице, в которую влюблен.
По дороге к дому Экхофа, уже приближаясь к цели своего странствия, Райзер снова начал перебирать в голове всевозможные варианты предстоящей встречи, которые начал обдумывать, еще отправляясь в путь; мелодия и стихи из «Лизуарта и Дариолеты» по-прежнему звучали в его ушах, и на этот раз надежды его не обманули: Экхоф, сверх всякого ожидания, принял его любезно и беседа их длилась неполный час.
Юношеский пыл, с которым Райзер предавался мечтам о сценическом искусстве, по всему судя, не вызвал осуждения у старика, пустившегося с ним в рассуждения об искусстве и отнюдь не разубеждавшего его целиком посвятить себя театру. При этом он заметил, что именно людей, чувствующих внутреннее тяготение к сцене, а не побуждаемых к ней силой внешних обстоятельств, на свете мало.
Могло ли что-нибудь ободрить Райзера сильнее, чем это замечание! В душе он уже причислил себя к ученикам этого достойнейшего мужа.
Он вынул из кармана и подал Экхофу листы с Прологом, и тот выразил полное одобрение этому сочинению и даже попросил его для себя, сказав, что актерский талант и талант поэтический сродни друг другу и что один из них нередко влечет за собой развитие другого.
В эту минуту Райзер чувствовал себя на верху блаженства, какое только способен испытать молодой человек, прошагавший сорок миль с одними сухими корками в кармане, чтобы лицезреть Экхофа, говорить с ним и сделаться актером под его водительством.
Что же касается ангажемента, сказал Экхоф, за этим ему следует обратиться к библиотекарю Райхарду, да и сам Экхоф обещал поговорить с ним о Райзере.
Не теряя ни минуты, Райзер последовал совету и от Экхофа, жившего в доме булочника, сразу отправился в дом библиотекаря Райхарда, который также принял его любезно, хотя и не уделил ему такого внимания, как Экхоф. Он, однако, подал Райзеру надежду на получение дебютной роли, бывшую для того венцом всех желаний, ибо он не сомневался, что, получив ее, наверняка достигнет своей заветной цели.
С улыбкой на лице он вернулся в гостиницу, уверившись, что начало карьере положено прекрасное и при столь благоприятных обстоятельствах желание его теперь не может не сбыться.
И хотя он не стал рассказывать хозяину обо всем случившемся, тот, видимо, уже не сомневался, что теперь он останется в Готе и здесь начнет свой театральный путь.
Исполненный веры в себя и свою судьбу, Райзер прекрасно провел день в обществе старого капитана, придворного камердинера и хозяина гостиницы и, в плену сверкающих надежд, в радостном опьянении впервые превысил возможности своего кошелька, полагая, что тем самым еще прочнее связывает себя с этим местом и еще неотступнее будет следовать своим намерениям.
Теперь он чуть не каждый день бывал у Экхофа, который посоветовал ему для начала внимательно присмотреться к репетициям труппы, и Райзер, прилежно их посещая, увидел старика Экхофа в своей стихии: тот входил во все мелочи и даже первым актерам делал полезные замечания. Райзеру позволили также бесплатно посетить спектакль, в котором некий Биндрим дебютировал в роли Отца в Вольтеровой «Заире».
Поскольку же особого успеха у публики его исполнение не имело и Райзер чувствовал, что многим местам следовало бы придать совершенно иное выражение, в нем еще сильнее разгорелось желание как можно скорее выйти на сцену, и он все настойчивее подступал к Экхофу с просьбой дать ему роль в какой-нибудь из репетируемых пьес.
В это время готовились к постановке «Модные поэты», и Райзер попросил себе роль Мутного, однако Экхоф отсоветовал ему за нее браться, так как сам ее исполняет и для начинающего актера она неподходяща, поскольку публика привыкла видеть в этой роли пожилого опытного актера.
Таким образом дебют Райзера все откладывался, меж тем как его упования и сама судьба целиком зависели от этого решения.
В общении с Экхофом Райзер черпал утешение и новые надежды, всякий раз как уже готов был пасть духом, – старик всегда охотно с ним беседовал и снова вливал в него мужество и уверенность в себе.
Однако подчас его слова больно ранили. Так, однажды при обсуждении вероятных ролей Райзер упомянул молодого человека, сыгравшего в «Модных поэтах» роль Рифмовского, на что Экхоф отвечал, что роль эта предназначена для совсем молодого исполнителя, давая понять, что по этой причине Райзер претендовать на нее уже не может. Райзеру тогда едва исполнилось девятнадцать, однако всем он казался старше своих лет. Выходило, что, лишенный радостей юного возраста, он утратил и облик юности.
В другой раз, когда речь зашла о Гёте, Экхоф сказал, что своей комплекцией он схож с Райзером, но лицом приятен, и одно это но убило бы в Райзере актера, не задай Экхоф сразу вслед за этим, по случайному ходу беседы, ободряющего вопроса: нет ли у Райзера, помимо Пролога, еще каких-нибудь поэтических сочинений? Райзер ответил утвердительно и, придя домой, записал по памяти свои стихи, чтобы передать их Экхофу.
Эта работа потребовала несколько дней, и хозяин гостиницы решил, что Райзер сочиняет что-то для сцены. Никаких разуверений он слушать не стал и пожелал Райзеру великих успехов на блестящем поприще, куда тот вступает.