На следующем свидании Хакен не был груб со мной. Когда он поцеловал меня, мои губы не содрогнулись от ужаса.
Наоборот, я ответила ему страстным поцелуем и даже прижалась лобком к его возбужденному пенису.
Он это заметил и сказал:
— Значит, ты решила быть умницей, ja?
— Я сделаю все, что вы попросите. Ради своего сына. Ради своей родины.
Кажется, он купился на это.
— Ты можешь продемонстрировать свой патриотизм, уговорив своего любовника выполнить небольшое поручение для меня. Нет, разумеется, он никогда не узнает, кто стоит за всем этим. Как ты думаешь, тебе удастся убедить его забрать фотографии сына у твоей подруги Юдит?
* * *
В ту ночь я призналась Томасу, что у меня есть сын. Я рассказала ему всю историю, и Томас слушал меня не перебивая, застыв в изумленном молчании. Я ничего не приукрашивала. Я не пыталась разжалобить его. Я ни разу не заплакала, хотя, переживая все заново, трудно было сдерживать слезы. Но я сухо излагала факты, включая и то, что меня предала лучшая подруга, Юдит. И еще я сказала, что жизнь без Йоханнеса для меня подобна смерти.
То, как отреагировал Томас, меня потрясло. Он сказал, что теперь ему многое открылось и вряд ли он сам выдержал бы то, что пришлось пережить мне.
Я обмолвилась о том, что несколько месяцев назад получила письмо от Юдит; его тайком переправили мне. В своем письме она проклинала себя за предательство и умоляла о прощении, а еще писала, что у нее остались мои семейные фотографии. Томас тотчас предложил свою помощь — сказал, что отправится в Восточный Берлин, навестит ее и заберет фотографии. Я почувствовала себя страшно виноватой перед ним. Потому что на самом деле не было никакого письма от Юдит. А фотографии ей должны были доставить люди Хакена, которые проинструктируют ее, что говорить Томасу, когда он постучится в дверь.
— Все, что от него потребуется, — это принести назад десятка два фотографий… — сказал мне Хакен. — Половина из них останется у меня. Другую половину возьмешь себе. Так что, как видишь, тебе прямая выгода отправить своего бойфренда в эту экспедицию. У тебя наконец-то будут фотографии твоего любимого сыночка, и, поверь мне, республика высоко оценит твою помощь. Это может стать поворотной точкой для тебя.
И вот теперь, когда я слушала, как мой горячо любимый Томас настаивает на этой опасной поездке, чувство вины обжигало еще больнее. Как я могла так поступить с ним? Как посмела втянуть человека, любовь всей своей жизни, в такой грязный бизнес?
Но нарастающую во мне панику заглушал строгий голос разума.
Ты должна делать то, что тебе приказывают, чтобы пережить еще несколько недель. Потом все кончится. И ты будешь свободна.
И вот, с наигранной неохотой отпуская его, я сказала Томасу, что буду очень благодарна, если он навестит Юдит.
* * *
Сегодня рано утром он ушел на чекпойнт «Чарли». Я крепко прижала его к себе, провожая в дорогу, и попросила быть осторожным. Хотя вчера Хакен сказал мне, что не стоит беспокоиться о безопасности Томаса — в их интересах, чтобы его вылазка в Восточный Берлин прошла без осложнений, — я все равно не верила ни одному его слову. Хакен — человек, который живет в мире лжи, фальсификаций, шантажа и угроз, пыток и физической расправы. И кто знает, в какие игры они втягивают моего любимого.
Потому что это Штаэи. И они играют по правилам, в которых нет ни морали, ни логики.
Я подбежала к окну и смотрела, как уходит Томас. Господи, умоляю, верни мне его сегодня вечером. Живым.
* * *
Он вернулся домой раньше пяти вечера! Вид у него был усталый и слегка встревоженный — и немудрено, если учесть, что ему пришлось вынести. Пограничники продержали его на КПП целых два часа. Причин задержки так и не назвали. И хотя они едва ли не распороли его рюкзак, раздеваться не заставили, а фотографии были спрятаны в заднем кармане джинсов. Я разрыдалась, увидев новые фотографии Йоханнеса. Он, конечно, подрос. И округлился, что было для меня облегчением: значит, его хорошо кормят. Волосы стали гуще, а взгляд более серьезным, но зато никуда не делась его загадочная полуулыбка. Увидев своего сына, эту его улыбку, я не смогла сдержать слез. И Томас держал меня, пока я рыдала.
Позже — когда Томас задремал после секса — я встала и собрала фотографии, прощупывая каждую, пытаясь угадать, в какой из них спрятана микропленка. Никаких уплотнений. Но ведь в таких делах работают профессионалы, разве нет?
* * *
Хакен остался доволен.
— Хорошая работа, — сказал он, возвращая мне десять из двадцати снимков, как договаривались. Потом добавил: — Какое-то время меня здесь не будет. Надо отъехать по делам. Но я могу вызвать тебя через несколько недель. Так что продолжай заглядывать под плитку в «Дер Шлюссель». Два раза в неделю, как обычно. Когда ты мне понадобишься, я дам знать. Не думай, что я исчезаю навсегда.
Уже потом до меня дошло, что он наверняка оставляет здесь своего человека. Шпионить за мной. Докладывать о моих передвижениях. Оставлять мне записки. Знать обо мне все.
* * *
Томас сказал, что мы едем в Париж!
Париж. Не могу поверить. Все эти годы Париж казался мне далекой планетой, недостижимой и загадочной. И вот теперь…
Картины Аластера продолжают изумлять меня. На днях я призналась ему в этом, сказав, что они уникальные. Вот что он ответил:
— Я понятия не имею, хороши они или плохи. И даже когда я их закончу, не исключено, что они мне не понравятся. Но ты можешь любить их за меня.
Потом мы с Томасом спустились к нему в мастерскую, выпить водки. Когда Томас отлучился в туалет, Аластер повернулся ко мне и сказал:
— Ты выглядишь счастливой, как никогда. Что случилось?
— Жизнь стала проще.
Потому что Хакен исчез. Хотя бы на время.
* * *
Я только что из Парижа.
Париж.
Если я завтра умру, то могу хотя бы сказать: по крайней мере, я побывала в Париже. С мужчиной всей своей жизни.
Париж.
С чего же начать?
Может, с Гэ-Люссак? На этой улице примостился наш очаровательный маленький отель, где Томас заказал для нас номер на несколько ночей. Он весело заметил, что отель слегка побитый жизнью, слегка шумноватый, слегка пропитанный табачным дымом, а сантехника «слишком французская», намекая на еле живой душ. Но мне было все равно. Мы были в Париже. А Париж меня завораживал. Да, он грандиозен. Да, он зрелищен. Но что мне было особенно дорого в нем, так это милые мелочи, вроде той маленькой булочной возле нашего отеля, где можно было купить божественно вкусные круассаны. Или маленьких кинозалов, где можно было погрузиться в мир старых фильмов всего за несколько франков. Или джаз-клуба возле Шатле, где музыканты сплошь чернокожие американские émigrés, жутко талантливые и умопомрачительно стильные. Или чудесного маленького café рядом с нашим отелем, где каждое утро, ровно в девять, собирались, кажется, все местные работяги, чтобы пропустить по бокалу вина, а я, захаживая сюда с Томасом на чашку кофе, могла ощутить прелести богемной жизни, хотя знаю, что это не более чем фантазии любого приезжающего в этот город с обратным билетом в кармане.