Я сел за стол и снова уставился на некролог в газете, вглядываясь в лицо на фотографии, изуродованное трагедиями прошлых десятилетий. Эта страшная полоса ее жизни началась, когда у нее отобрали Йоханнеса, продолжалась в течение года на службе у Хакена, а кульминацией стало мое предательство.
Наш ребенок.
Я отдал ее в лапы этих иуд, когда она была беременна нашим ребенком.
Кто же из нас кто?
И как Петре удалось воссоединиться с Йоханнесом?
Наш ребенок.
Я летел в Берлин, чтобы разыскать нашего ребенка.
* * *
Я пытался заснуть, но безуспешно. Поэтому с первыми лучами рассвета прекратил разглядывать трещины на потолке своей спальни и встал. Собрал небольшую дорожную сумку. Проверил почту. Пришел ответ от Йоханнеса:
«Кафе „Сибил“. Карл-Маркс-аллее, 72. Фридрихсхайн. Завтра, 18:00. Доезжайте на метро до Штраусбергерплац, оттуда минут десять ходьбы. Не беспокойтесь, я сам вас узнаю».
Земля. Поля. Здания. Контуры большого города вдоль изогнутой линии горизонта. И онемевшие конечности после ночи, проведенной в узком кресле с вертикально поднятой спинкой.
Эти мысли и ощущения вернулись ко мне из прошлого, когда самолет заложил вираж и устремился на посадку. Только на этот раз с воздуха не просматривался главный берлинский ориентир, некогда деливший город на две части. Такое впечатление, будто волшебным ластиком этот суровый барьер стерли со всех карт. И что же теперь? Теперь под нами раскинулась метрополия во всем своем величии.
Мы приземлились в аэропорту Тегель. Когда я сел в такси и назвал водителю адрес отеля в Митте, тот не стал ворчать, что придется тащиться на Восток. Берлин был огромной стройплощадкой. Новые здания повсюду. Архитекторы будто старались утереть нос друг другу, соревнуясь в дерзости своих ультрасовременных замыслов. Я вдруг поймал себя на том, что смотрю на недавно открытый Hauptbahnof — огромный многоуровневый куб из стекла и стали, где с регулярностью метронома курсировали поезда. Впереди показалась нависающая махина телебашни на Александерплац. Мы были, наверное, в километре от нее. В какой-то момент мы пересекли границу, которой больше не существовало. О Стене уже ничего не напоминало. Две половины города как-то плавно слились в единое целое. Как будто этого монстра никогда и не было.
Александерплац. Все такая же сталинистская и брутальная, хотя кое-что изменилось. Второй этаж башни занимал фитнес-центр. Рядом — строящийся торговый комплекс. Сохранились и жилые многоэтажки времен ГДР — вроде тех, где жила Петра, когда переехала в Берлин, — но все они примоднились после реконструкции. Попытка сделать приятной главу эстетическую непривлекательность. Таксист свернул к отелю, и перед моими главами открылась широкая пешеходная зона с торговыми рядами, где мелькали те же названия брендов, что и в любом столичном городе мира. А мне сразу вспомнилось холодное зимнее утро 1984 года, когда я впервые совершил вылазку на «ту сторону». Александерплац была унылой и неприветливой, как сибирская степь; и я тогда подумал, что вот так выглядит жизнь в чрезвычайных ситуациях, когда не до красок и комфорта и уж тем более не до красоты.
А сейчас…
Здесь можно было делать шопинг.
Шопинг — великий барометр нашего времени.
Мой отель был супердизайнерским. Буйство фантазии, бордель в минималистском стиле. Что интересно, из окон открывался вид на бетонные красоты Александерплац, и можно было любоваться реалиями советской эпохи из интерьеров глянцевого журнала. Я принял душ. Времени у меня в запасе было несколько часов, и надо было как-то его убить. Я пошел бродить по окрестностям. Митте стал чем-то напоминать Сохо в Нью-Йорке. Интересные галереи. Интересные cafés. Интересные лофты. Дизайнерские бутики. Хипповые туристы. Модные кинозалы и театры в переулочках. Реконструированные жилые дома. Пахнет хорошим вкусом и деньгами.
Я бродил, слегка ошеломленный. Возможно, сказывался недосып. Как и то, что я до сих пор пребывал в шоке после того, что узнал в последние два дня; ожившее горе пришибло меня, я снова чувствовал себя маленьким — во всех смыслах этого слова.
Радикальное изменение городского пейзажа потрясало воображение, и, что вполне понятно и объяснимо, восточная часть Берлина уничтожала все что можно из своего прошлого. Даже район Фридрихсхайн — с его плотной застройкой советскими высотками — старался внести свежую струю в эти мрачные коробки, расцвечивая их яркими красками и оригинальными элементами отделки.
Выйдя из метро на станции «Штраусбергерплац», я не мог удержаться от мысли, что в одном из этих домов жил Йоханнес с приемными родителями из Штази, которым его вручили, как подарок, в годовалом возрасте. Я вспомнил, как Петра настаивала на том, чтобы жить по соседству — но в другом мире, — в Кройцберге, потому что там она была географически ближе к своему сыну.
Кафе «Сибил» резко выбивалось из общего настроя на обновление и казалось аномалией. Оно располагалось на первом этаже помпезного здания в стиле пролетарских дворцов, который был в почете у московских архитекторов 1930-х. Ретроинтерьер вызывал в памяти социалистические реалии 1955 года; нынешние владельцы заведения как будто попытались воссоздать атмосферу берлинского кафе времен «холодной войны». Писатель во мне тут же принялся делать мысленные пометки и мое внимание привлек уголок, отданный под сувениры эпохи коммунизма. За пластиковым столиком заговорщицки перешептывались четыре подружки-пенсионерки с суровыми лицами. Парочка скинхедов угрожающего вида обменялись приветствиями с одной из старушек. За кассовым аппаратом восседала толстуха с пышной прической, и казалось, что сидит она здесь вот уже лет тридцать. В самом углу я увидел парня довольно интравертного вида, в футболке Manga и яркосиней толстовке с капюшоном. Смазанные гелем волосы торчали острыми иглами, на коже сохранились следы подростковой акне, глаза выдавали постоянную погруженность в себя. Сейчас он был увлечен каким-то японским графическим романом. Видимо, что-то в тексте или картинках позабавило парня, потому что на его губах появилась полуулыбка, намекающая на осторожный и подозрительный подход к жизни.
Значит, это Йоханнес.
Он оторвался от книги, увидел, что я наблюдаю за ним, и сразу понял, кто я, поскольку смело кивнул мне. Я подошел и протянул ему руку. Он неохотно ответил самым слабым из рукопожатий и тут же отдернул руку.
— Я — Томас.
— Я знаю.
— Откуда?
— Я видел фотографию в ваших книгах.
— Ты читал мои книги?
— Не обольщайтесь.
— Я никогда не обольщался тем, что кто-то читает мои книги, поскольку они мало кому интересны. Могу я присесть?
Он кивнул, указывая на свободный стул напротив. Я заметил пустой стакан из-под пива, стоявший перед ним:
— Могу я купить тебе еще один?
Он пожал плечами, но все-таки согласился: