— Так ты сразу примешься за работу?
— Дай мне сегодня прийти в себя. Но завтра же я отправлюсь к своему дилеру в Берлине, который снабжает меня красками и кистями и натягивает холсты, и договорюсь о доставке всего необходимого в течение двух дней. А потом — да, за работу. Хотя, конечно, сама идея начать все заново и рисовать без порошка, мягко говоря, довольно смелая.
Когда мы приехали домой, Аластер какое-то время просто бродил по свежевыкрашенной мастерской с ее отциклеванными и сияющими лаком полами. Она действительно выглядела девственно-чистой, и я заметил, как он смахнул набежавшие слезы, оглядывая свои хоромы. Когда он заговорил, его голос прозвучал чуть громче шепота:
— Я не заслуживаю такой доброты.
Мехмет покачал головой — намек на то, что не часто ему доводилось слышать от Аластера такие душевные признания.
— Ты прав, — сказал я. — Ты заслуживаешь дерьма. Но мы с Мехметом, два дурака, решили…
— Все-все, я заткнулся. Но прежде скажу вам: спасибо.
В этот момент я расслышал шаги на лестнице. Я обернулся и увидел Петру, которая стояла на ступеньках и выглядела потрясающе в джинсах и моей линялой джинсовой рубашке.
— Добро пожаловать домой, — сказала она Аластеру.
— Какое удовольствие видеть тебя, Петра.
— Ты знаешь, как меня зовут?
— Томас сказал. А еще признался в том, что он самый счастливый парень на свете.
Меня передернуло от такой неприкрытой наглости. Но Петра подошла ко мне, обняла за плечи и сказала:
— И он сделал меня самой счастливой в мире женщиной.
— Слава богу, что мы будем жить на разных этажах, — сказал Аластер, — потому что смотреть на такое счастье невыносимо. Мне необходимы негатив, меланхолия, уныние, чтобы…
— Заткнись, — вдруг произнес Мехмет, и в его голосе прозвучала резкость, которая удивила нас, и больше всего — Аластера.
— Ладно, ладно, — спохватился он. — Должно быть, я неправильно выразился.
— Вот именно, — сказал Мехмет. Впервые на моих глазах во взаимоотношениях этой пары менялся баланс сил.
— Прошу прощения, — тихо сказал Аластер. — Как ты очень скоро убедишься, Петра, я постоянно несу всякую ахинею.
— Следи за своим языком, — не унимался Мехмет.
— Похоже, сегодня бразды правления у моего друга.
— Я должен идти, — сказал Мехмет.
— Ты хочешь сказать, что не останешься на ланч? — спросила Петра. — А у меня варится соус для спагетти.
— В самом деле? — удивился я.
— Я просто подумала, что, когда Аластер вернется домой, было бы здорово нам всем вместе пообедать.
— С каждой минутой ты мне нравишься все больше, — воскликнул Аластер.
— Тогда я пойду займусь спагетти, — засуетилась Петра. — И, Аластер, я там купила тебе хлеба, сыра, кофе, молоко.
— Женись на этой женщине, — шепнул мне Аластер.
— Наверное, я так и сделаю, — сказал я, не сводя глаз с Петры.
— Я лучше пойду наверх. Надеюсь, ты останешься на ланч, Мехмет.
— Это невозможно.
— Тогда до скорой встречи, — сказала она. Сжав мою руку, она шепнула мне: — Смотри, поймаю тебя на слове. — И скользнула к лестнице.
— Ну не везунчик ли ты, сукин сын? — проворчал Аластер. — Она действительно прелесть.
— Согласен.
— Надеюсь, ты не просил ее готовить ланч для меня.
— Это целиком и полностью ее инициатива.
— Тогда ты вдвойне везунчик.
— А некоторые просто очень хорошие люди, — сказал я, выразительно глядя на Мехмета.
— Я знаю, — вздохнул Аластер. — И еще есть болваны, которые живут не с тем, с кем нужно.
В ответ на это Мехмет покачал головой, потом пробормотал: «Я должен идти» — и направился к двери. Аластер поспешил за ним. Я воспользовался этим как намеком на то, что мне лучше подняться к себе. Проходя мимо двери, я услышал то, чего никогда прежде не слышал: Мехмет злился, выговаривая что-то Аластеру на своем грубом немецком, а Аластер пытался его успокоить.
Толкнув свою дверь наверху, я увидел Петру, которая стояла у плиты перед огромной кастрюлей со спагетти, а рядом дымился ароматный соус. Она подбежала и обняла меня:
— Кажется, Аластер что-то не то сказал.
— Да уж, выступил.
— Мы ведь никогда не будем обижать друг друга, правда?
— Конечно будем. Но потом будем вымаливать прощение и предаваться бешеной страсти и…
Она закрыла мне рот поцелуем, и мы попятились к стенке. Петра обхватила меня одной ногой, просунула руку мне в джинсы и прошептала:
— Если бы не спагетти, я бы взяла тебя прямо сейчас.
— К черту спагетти.
— Но Аластер может зайти в любую минуту.
— К черту Аластера.
Когда мы неуклюже двинулись к спальне, в дверь осторожно постучали.
— Scheisse, — ругнулась Петра, одернула рубашку и бросилась к кастрюле со спагетти, которая уже норовила взорваться, в то время как я, застегивая на ходу джинсы, потащился к двери.
На пороге стоял Аластер. Глаза у него были красные.
— Ты в порядке? — спросил я.
— Нет, — сказал он, заходя в комнату. — Только я мог разрушить все через пять минут после возвращения домой.
— Что случилось? — спросила Петра.
— Я довел Мехмета до ручки, он рассвирепел и сказал, что ноги его здесь больше не будет.
— Возможно, это просто чрезмерно бурная реакция, — предположил я.
— Нет, уже давно к этому шло.
— Дай ему успокоиться. Завтра же он вернется.
— Если бы. Я потерял его.
— Думаю, тебе надо выпить, — сказал я.
Аластер вытер слезы. Никогда еще я не видел его таким — таким распахнутым, таким уязвимым, таким печальным.
— Боюсь, не поможет.
Я откупорил бутылку дешевого итальянского белого вина, которое мы обычно пили с Петрой. Аластер быстро осушил два бокала и выкурил подряд две сигареты. И тут в нем как будто что-то щелкнуло — все горести были забыты, и за ланчем он развлекал нас историями из жизни богемы, засыпал Петру вопросами о ее друзьях-художниках из Пренцлауэр-Берга, поразив ее своей осведомленностью в восточногерманском искусстве. За разговорами он в одиночку осушил бутылку вина и в какой-то момент вдруг спохватился:
— О черт, я же забыл про метадон.
Он рванул из-за стола, и было заметно, что он изрядно подшофе.
— В моей жизни такое впервые, — сказала Петра.