Сесиль промолчала и, словно обессилев, опустилась в кресло, стоявшее в одной из глубоких оконных ниш. Сент-Арно, который, кажется, понял, что с ней происходит, распахнул створку окна. В комнате повеяло свежестью.
– Ты измучена, Сесиль. Отдохни.
Она взяла его за руку и сжала ее, как будто благодарила за участие. Губы ее дрожали от волнения.
Приступ слабости миновал быстрее, чем ожидалось, и дальнейший осмотр замка, а потом и монастырской церкви протекал ко всеобщему удовольствию. Особенно радовалась Сесиль. Более того, посещение великолепной прохладной церкви придало ей новые силы, так что по ее предложению программа была перевыполнена, и все отправились к ратуше, где сначала полюбовались Роландом, а потом узилищем Регенштайнера. Затем там же состоялся завтрак, больше похожий на обед. Было заказано кульмбахское пиво, которым славилась ратуша, и Сесиль пришла в восторг.
– Насколько же это лучше, чем табльдот, – сказала она. – Пьер, votre santй [54] … Мадемуазель Роза, приятного аппетита… Господин фон Гордон, за ваше здоровье.
Она болтала, чокалась кружкой, сочувствовала Регенштайнеру, ведь он восемнадцать месяцев не отведывал ничего подобного, и вообще ребячилась. Но когда художница заговорила о портретах аббатис и между прочим заметила, что в зале ратуши (как ей только что шепнул хозяин пивной) есть еще один портрет Авроры, куда более красивый и уж точно более подлинный, чем в замке, Сесиль вдруг нахмурилась, а потом заметила обиженно и чуть ли не грубо:
– Картины и снова картины. К чему? Хватит с нас картин.
К пяти часам они вернулись в Тале, и Сесиль, мечтавшая об отдыхе, простилась до конца дня.
– До завтра, мадемуазель Роза; до завтра, господин фон Гордон.
И вот это завтра наступило.
Накануне вечером Гордон слушал концерт и успел в антракте побеседовать с художницей о Самарканде и Верещагине, а потом с Сент-Арно, также пришедшим на концерт, о кведлинбургском Роланде, Регенштайнере и многом другом. Теперь, уютно расположившись в кресле у окна, он наслаждался свежестью утра, пуская в воздух дым гаванской сигары. При этом он перебирал в памяти впечатления вчерашнего дня, в том числе портреты княгинь-аббатис, мысленно сопровождая череду их гротескных фигур насмешливо-назидательными замечаниями. «Ох уж эти мне гран-дамочки прошлого столетия! Какими забавными увидит их более свободная эпоха! Да они и теперь уже вызывают смех. Самый подходящий объект для карикатур. Почти все уродливы или дурно сложены, и у каждой непременно камергер и мопс. К тому же они не мылись, а если мылись, то миндальными отрубями. Они были необразованны и спесивы. Да, спесивы, но только не со своим лакеем». Он продолжал рисовать все это в своем воображении, пока вдруг гротескную череду аббатис не заслонила грациозная фигурка Сесиль, то веселой, то грустной, в точности такой, какою она являлась ему прошедшим днем. Он вспомнил, как она, перегнувшись через балкон, читала эпитафию на надгробии болонки, и как во время разговора о галереях красавиц чуть не упала в обморок. Случайность? Нет. Что-то за этим скрывалось. А потом ему припомнился ее веселый смех, он увидел, как, сияя счастьем, она чокается своею кружкой: «Пьер, твое здоровье! Ваше здоровье, мадемуазель Роза! Ваше здоровье, господин фон Гордон!» И он вдруг ясно понял: какая бы тяжесть ни лежала у нее на сердце, это было сердце ребенка, детская душа, несмотря ни на что.
«Клотильда должна знать о ней, – сказал он себе. – А если не знает, то должна была что-то слышать. Лигниц [55] как раз подходящее место, город не слишком большой, не слишком маленький, и чего не знают в полку, знают в дворянском лицее. Все жители Силезии [56] так или иначе состоят в родстве, все они – упрямцы и любители перемывать кости ближнему. Их хлебом не корми, дай только повод посплетничать. Да, Клотильда должна быть в курсе дела, а мне все равно давно пора ей написать, значит, убью двух зайцев, two birds with one stone [57] . Правда, сестрица на летнем отдыхе, торчит где-нибудь в горах, в Ландеке или в Рейнерце, или даже в Богемии. Ну и что? Почта и там ее найдет. Иначе на что нам Штефан [58] ? Он ведь у нас второй после Бисмарка».
И, отложив сигару, он взял конверт и размашистым почерком начертал адрес: «Мадемуазель Клотильде фон Гордон-Лесли, Лигниц, Ам Хааг, 3а».
Потом отложил конверт, взял две открытки с видами на Лысую гору и Конское копыто и принялся писать.
«Дорогая Клото. Сегодня ровно месяц, как я расстался с тобой и Элси. Месяц назад я покинул ваш печальный дом, но только неделю назад, вернувшись из Лигница в Берлин, я нашел письма, приведшие меня по делам сначала в Гамбург, а потом в Бремен. Могу лишь намекнуть, что речь снова идет о прокладывании кабеля. Из Бремена – сюда, в Тале. Тале – что в Гарце, прошу не путать с одноименным курортом в Тюрингии.
Я не жалею, что выбрал это восхитительное место с его освежающим и укрепляющим воздухом, ибо хороший воздух – не химера, не пустые слова. И кому, как не мне, дышавшему разным воздухом, знать это лучше всего. Мы уповаем на реформу медицины или, по крайней мере, лечебных средств, и лекари будущего предпишут нам три недели в Лофотене, шесть недель в Энгадине, три месяца в пустыне Сахара. В умеренных дозах будут рекомендованы даже малярийные местности, ведь в малых дозах нынче прописывают даже мышьяк. Великая исцеляющая сила воздуха заключается в его вездесущности, ведь вы денно и нощно пребываете внутри своего лекарства.
Здесь я испытал этот эффект на себе, и чувствую, как постепенно освобождаюсь от хандры, терзавшей меня так беспричинно и так долго. Только у вас я чувствовал себя свободным. Здесь то и дело устраиваются вечеринки и экскурсии, на каждом шагу открывается приятная возможность без усилий и напряжения любоваться красотами природы. Красоты, правда, не слишком грандиозны, но это не беда. Я достаточно часто покорял высоту в двадцать тысяч футов, так что здешние две тысячи вполне меня устраивают, спасибо им. Я люблю дальние странствия и, хотя чувствую, что эта страсть ослабевает, надеюсь испытать ее в будущем. Но, с другой стороны, я не любитель острых ощущений ради них самих, и чем с большим комфортом я проплыву вверх и вниз по течению Конго, тем лучше. Силы следует экономить.