Но что мне Конго! Пока что мой мир называется Тале, гостиница „Десять фунтов“, чудесное название для отеля, где чувствуешь, что формы твои буквально округляются, как на рекламе „Где вы питаетесь?“ Такое название мгновенно вызывает мысль о том, что здесь хорошо.
И действительность не разочаровывает. Жить здесь и в самом деле хорошо, приятно и весело. Особенно последние три дня, благодаря прибытию новых гостей, ожививших табльдот. Среди них есть один старый пастор на пенсии, с которым я сразу сошелся, но во вторник приехали новые постояльцы, немного отодвинувшие его на задний план: полковник Сент-Арно с женой. Полковник, хоть и в отставке (не просто резервист) – гвардейский офицер с головы до пят; она, хоть и явно скучает, а может быть, именно поэтому, красавица первого разряда. Чудесный точеный профиль, голова камеи. Глаза словно вглядываются в самое себя и предпочитают смотреть скорее на себя, чем на внешний мир, – особенность, каковую придирчивый брюзга причислил бы, вероятно, к недостаткам и сопроводил довольно прозаическим эпитетом. Но в ней решительно есть нечто странное, и если из-за этого что-то теряет ее beautй, с чем я не могу согласиться, то уж никак не ее шарм. Она меня немного смущает, а именно – своеобразной манерой поведения, которую я не могу приписать кокетству, но и отрицать тоже не могу. Есть в ней некая загадочность, или, если угодно, неопределенность и неясность, и хотелось бы ее прояснить. В этом, дорогая Клотильда, ты должна мне помочь. Ведь ты разбираешься в генеалогии, знаешь наизусть список командного состава, зазубрила все регалии офицеров вашего знаменитого гарнизона и лейтенантов соседнего Вальштеттского училища, куда берут из всех провинций. Значит, кое-что ты можешь выведать. Я знаю, что он несколько лет командовал гвардейским батальоном. Он сам проговорился об этом вчера, когда мы возвращались с концерта в гостиницу. Но почему он вышел в отставку? Почему явно избегает так называемого общества?
Но главное – кто такая Сесиль? Ее и впрямь зовут Сесиль. Откуда она? Когда я впервые увидел ее, в моей голове всплыли Брюссель, собор в Ахене, Sacre Coeur, но все это оказалось ошибкой. По-моему, у нее легкий саксонский акцент, и если я прав, тем легче ты сможешь удовлетворить мое любопытство.
Мое любопытство? Я поведал бы тебе о более глубоком интересе, но боюсь быть неверно понятым. Она явно многое пережила, испытала горе и радость, она несчастлива в браке, но в ее отношении к супругу все же чувствуется благодарность или даже преданность и сердечность. Но это всегда происходит лишь в те моменты, когда она ищет опору и думает, что нашла ее в нем. Так что, если угодно, привязанность к супругу вызвана скорее потребностью в защите, чем любовью. А иногда простым капризом.
Да, она капризна, что вполне простительно красивой женщине, но ее наивное невежество не может не шокировать. Она хорошо говорит по-французски (правда, хорошо) и кое-что понимает в музыке, но все остальное ей не только не нравится, но и не вызывает желания позлословить, почти всегда свойственного избалованным женщинам. Вчера мы были в Кведлингбурге и проходили мимо дома Клопштока. Я заговорил о поэте и сразу заметил, что это имя она слышит впервые. О том, чего нет во французских романах и итальянских операх, она не ведает ничего. Сомневаюсь, чтобы она читала газеты. Она совершает промах за промахом. Но зато она обладает тем, что перевешивает все ее недостатки: хорошими манерами и чуткостью, то есть душой. Ведь невозможно научиться чуткости, как нельзя научиться истинному чувству. Либо оно есть, либо его нет. Прибавь сюда тот более свободный тон или, по крайней мере, те непринужденные, чуждые всякой тяжеловесности манеры, которые свойственны всем, кто годами вращался в высшем свете и уже только поэтому приобрел je ne sais quoi [59] , скажем так, превосходство над более образованными и даже более умными людьми. Она знает, что ничего не знает, но относится к своему изъяну с обезоруживающей честностью; умеет принять высокомерный вид, но, несмотря на это, скромна до смирения. Она явно страдает нервной болезнью, но полковник слишком уж преувеличивает ее недомогание (возможно, оно его устраивает). Впрочем, тут он может оказаться в довольно щекотливом положении. Ведь если она предпочтет быть больной, а он отнесется к этому легко, она обидится. А если она предпочтет быть здоровой, и это его огорчит, она обидится ничуть не меньше. На Конском копыте я был свидетелем подобной сцены. Мне лично кажется, что она, как все нервнобольные, в высшей степени зависима от внешних впечатлений: то вдруг бледнеет и чуть не падает в обморок, то вдруг проявляет готовность к любым усилиям. Она вообще полна противоречий: ведет себя то как светская дама, то как наивный ребенок. Она редко смеется, но смех ее восхитителен, потому что смеется она от всей души. Ей бы, с таким характером, играть в серсо или в волан. Она так грациозна и легка, что, кажется, могла бы, как этот волан, летать по воздуху. Но с самой юности что-то тянуло ее вниз. Может быть, сама ее красота. Впрочем, не думай, что я намекаю на мезальянс со стороны Сент-Арно. В ней нет ничего, что бы напоминало дочь Талии или даже Терпсихоры [60] . Еще меньше в ней надменности наших офицерских дам или неоправданного самодовольства наших мелкопоместных дворяночек. Ее стиль аристократичнее, ее сфера намного выше. Что тому причиной – природа или жизненные перипетии, я пока не разобрался. Она не подхватывает любое остроумное словцо, не вступает в обмен колкостями, предоставляя это другим и тем самым показывая, что она привычна к поклонению окружающих. Все говорит об узком круге поклонников, о малой свите.
Теперь твоя очередь. Жду твоего ответа здесь, где пробуду еще неделю. Если наведешь справки позже, пиши в Берлин, на post restante. (Я еще не освоил немецкое „до востребования“). Приветы и поцелуи тебе и моей дорогой Элси.
Всегда твой, сердечно тебя любящий Роберт ф. Г.Л.»
Гордон еще раз пробежал глазами письмо и остался доволен своей характеристикой Сесили. Но то, что он написал о Сент-Арно, показалось ему недостаточным и побудило приписать еще несколько слов.
«Дорогая Клото, – нацарапал он на полях, – я только что перечитал мое длинное послание и нахожу, что портрет Сент-Арно нуждается в ретуши. Хочу добиться большего сходства с оригиналом, хотя бы и за счет его привлекательности. Если я представляю его тебе как гвардейского полковника comme il faut, то это верно, но лишь с одной стороны. По крайней мере, с тем же правом я могу характеризовать его как старого холостяка из высших слоев общества. Нельзя представить себе что-либо более неженатое, чем он, несмотря на всю его куртуазность, а иногда даже заботливую внимательность по отношению к молодой жене. Но все это кажется показным и, если не полностью, то во всяком случае больше чем наполовину, объясняется светской привычкой ухаживать за дамами. К тому же у него какой-то „смущенный взгляд“. В этом он похож на Сесиль, но ей застенчивость идет, более того, усиливает ее очарование, а в нем – отталкивает. В какие-то моменты он, страшно сказать, производит впечатление игрока и бретера, который здесь, в Тале, разыгрывает добряка и копит силы для новой кампании. Надеюсь, что теперь ты поймешь, чем вызвано мое любопытство. Еще раз, Бог в помощь.