Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.
– Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне...
Я вытер лицо платком и сказал хмуро:
– Этот вопрос в мою компетенцию не входит... Вы мне лучше скажите: куда поехал Корецкий?
Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:
– Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте...
– Простите?
– Как я понимаю, штурман Корецкий – у вас. Так вот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу...
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
капитана Астафьева
...Вопрос. Почему вы не сообщили в Управление о том, что Корецкий не вернулся из отпуска и судно выходит в море без него?
Ответ. Когда Корецкий не явился из отпуска, я очень забеспокоился. Ведь если бы он даже заболел, то в этом случае мог бы меня известить телеграммой. Так как он этого не сделал, я предположил, что с ним что-то случилось. При этом я не исключал, что Женя по молодости попал в какую-нибудь историю, которая его и задержала. Я ждал его возвращения до самого момента отхода судна, но он не явился, а сообщать об этом было уже поздно – я должен был это сделать заранее, – да мне и не хотелось. Я все надеялся, что Корецкий перехватит нас где-нибудь в плавании. Я полностью осознаю свою вину и готов нести ответственность.
Вопрос. Куда, зачем собирался Корецкий в отпуск?
Ответ. В Ленинграде у Евгения подошла очередь на автомашину, о которой он давно мечтал. Он терпеливо копил деньги, отказывал себе во многом. Правда, у него все равно их не хватило, и я ему добавил необходимую сумму.
Вопрос. Какую?
Ответ. Тысячу шестьсот рублей. Кроме того, он, наверное, хотел повидаться и со своей девушкой, хотя я, к сожалению, о ней почти ничего не знаю. Женя не любил говорить на эту тему.
Вопрос. Координаты этой девушки?
Ответ. Я знаю только, что она студентка-географичка и ее зовут Тамара. Больше ничего...
...Я задал ему традиционный следственный вопрос:
– В каких отношениях вы находились с Корецким?
Астафьев сильно волновался и все время говорил каким-то казенным протокольным языком. Так говорят на собраниях. Так пишут производственные реляции и служебные характеристики.
– Отношения между нами очень хорошие и выходят за рамки чисто служебных. Корецкий – хороший человек и специалист. За короткий срок службы на моем судне он вырос от рядового члена команды до должности первого моего помощника. Помимо четкого служебного взаимодействия, мы связаны личной дружбой.
Еще не зная толком Астафьева, я не мог сказать ему, что Женя Корецкий погиб. А капитан, видимо, и не помышлял об этом. И мне было очень важно узнать многое о мертвом Корецком из уст человека, уверенного, что Женя жив, но попал в «какую-то историю». Люди крепко проверяются в таких ситуациях.
...Вопрос. Прошу подробно охарактеризовать Корецкого. Нас интересуют мельчайшие детали личности Евгения, его образ жизни, круг его интересов, связей, друзей и врагов.
Ответ. Да, я понимаю. Я постараюсь вспомнить все, что я знаю о Жене. Если я упущу что-нибудь, прошу поставить мне дополнительные вопросы. Прежде всего Женя – очень хороший парень, добрый и доверчивый человек. Он ведь прекрасный работник. Все время что-нибудь узнает, никогда не стесняется спрашивать: у меня ли, у боцмана, у простого матроса – все равно. За свой авторитет не боится – он вообще, по-моему, об этом не думает. Под любую тяжесть первый руки свои подставляет. Характер у него легкий, на жизнь он смотрит весело, быстро сходится с людьми. Врагов в команде у него нет, хотя, когда требуется, он службу спрашивает по всей строгости!
Вопрос. С кем, кроме вас, особенно дружен Корецкий?
Ответ. На этот вопрос я затрудняюсь ответить. Корецкий тепло и ровно относится к большинству членов команды. И они его любят...
Я спросил Астафьева, как случилось, что Корецкий получил отпуск в разгар путины. Капитан сумрачно пояснил:
– В середине августа у нас вышел из строя двигатель. Ремонт планировали недели на три, не менее. Женя попросил дать ему отпуск. Он много трудился перед этим, а работ по его специальности фактически не предвиделось. Поэтому я дал ему отпуск с двадцать первого августа по десятое сентября...
...Вопрос. Ваши соображения о том, как мог Корецкий оказаться в Крыму?
Ответ. Абсолютно не представляю себе. Корецкий, по-видимому, выехал туда неожиданно, иначе я бы знал, что он собирается в Крым. В лучшем случае об этом знает Тамара или кто-нибудь из тех, с кем он встречался в Ленинграде.
Вопрос. А с кем он мог встречаться в Ленинграде?
Ответ. Этого я не знаю. Но знакомые у него там, безусловно, были...
– Послушайте, капитан, – сказал я. – Как же это вы ничего не знаете о Тамаре? Ведь вы же сами говорите, что Женя ваш друг?
– Друг, – твердо сказал Астафьев и добавил: – Ну и что? Штурман Корецкий о своих личных делах болтать не любит... – Неожиданно капитану изменила выдержка и, отвернувшись от меня, он хрипло спросил: – Что произошло? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
Я молча положил на стол фотографию. Астафьев долго смотрел на нее, что-то шептал, потом накрыл карточку огромной ладонью и тяжело поднялся. Красное обветренное лицо его было жестко, тяжелые желваки у скул бледны, запавшие воспаленные глаза слепы...
Еще не открыв глаза, я с нежностью прислушался к стуку колес. Слава Богу, что все это наконец окончилось! Не будет раскачивающейся под ногами палубы, проваливающегося в тартарары вертолета и воспаленных, налитых болью глаз капитана Астафьева.
Глухо и часто пыхтел впереди тепловоз, под ногами выстукивали дробь на стрелках колеса. Поезд подходил к Ленинграду. И все, что было еще только вчера, казалось мне далеким, почти забытым прошлым. Лишь ладонь хранила крепкое пожатие Энге, невозмутимо мокнувшего вчера ночью на осклизлом холодном перроне, и его ласково-детское:
– Ницего, сейцас ты на церной полосе. Пройдет.
– На какой полосе? – переспросил я.
– На церной. Жизнь – как матрос – вся полосами...
А потом экспресс помчал меня в Ленинград. На площади у Балтийского вокзала я сел в такси и сказал сонному шоферу:
– Петроградская сторона.
Я ехал на квартиру Жени Корецкого, в дом, оставшийся теперь навсегда без хозяина.
Дверь открыла старушка с забинтованной рукой. Она строго спросила: