Робин посмотрела на часы. За окном по-прежнему валил снег: она боялась опоздать на поезд до Йоркшира, если на шоссе будут пробки, но после этого разговора решила доказать свою преданность делу и задержаться еще немного. К тому же ей нужно было кое-что рассказать Страйку, причем сидя напротив него, а не за рулем, да еще на скользкой дороге, когда даже невозможно наблюдать за его реакцией.
– Я, кстати, тоже узнала кое-что про Чарда, – сообщила она, вернувшись с двумя чашками кофе и куском яблочного пирога для Страйка.
– Посплетничала с прислугой?
– Вовсе нет. Пока я сидела на кухне, те двое вообще до меня не снизошли. У обоих, по-моему, скверное настроение.
– Если верить Чарду, в Девоне им не нравится. В Лондон рвутся. Они – брат и сестра?
– Мне показалось, мать и сын, – ответила Робин. – Он зовет ее Маму. Короче, я попросилась в туалет, а туалет для прислуги – рядом со студией. Так вот, Дэниел Чард хорошо подкован в анатомии. У него повсюду развешаны анатомические рисунки Леонардо да Винчи, а в углу стоит анатомическая модель. Восковая… Жуть. А на подрамнике, – продолжила она, – тщательно проработанный рисунок: прислужник Мэнни. Лежащий на земле, в голом виде.
Страйк опустил чашку.
– Очень интересный рассказ, – медленно выговорил он.
– Я так и знала, что тебе понравится, – с застенчивой улыбкой призналась Робин.
– Проливает дополнительный свет на заверения Мэнни, что он не сталкивал хозяина с лестницы.
– Они не обрадовались твоему приезду, – добавила Робин, – но в этом, наверное, есть и моя вина. Я сказала, что ты – частный сыщик, но Ненита – она, в отличие от Мэнни, английским владеет слабо – этого не поняла. Пришлось объяснить, что это вроде как полицейский.
– Из чего они заключили, что Чард призвал меня в связи с выходкой Мэнни.
– Неужели Чард сам это упомянул?
– Ни единым словом, – ответил Страйк. – Надо полагать, он только о предательстве Уолдегрейва и думает.
Воспользовавшись туалетом, они вышли на мороз, сощурились от встречного ветра со снегом и побрели к машине. На крыше их «тойоты-лендкрузера» успела образоваться наледь.
– Ты на вокзал успеваешь? – спросил Страйк, глядя на часы.
– Если заторов не будет. – Робин тайком постучала по деревянной отделке дверцы.
Когда они выехали на трассу М4, где повсюду установили предупреждающие знаки, а разрешенную скорость снизили до шестидесяти миль в час, у Страйка зазвонил мобильный.
– Илса? Как у вас дела?
– Привет, Корм. Бывает и хуже. Ее не арестовали, но допрос провели довольно жестко.
Страйк включил громкую связь, чтобы слушать вместе с Робин, и они ловили каждое слово, пока автомобиль продирался сквозь бьющие в стекло снежные вихри.
– Ее точно считают виновной, – сказала Илса.
– На каком основании?
– У нее были все возможности, – объяснила Илса. – Да еще она так держится, что сама себя топит. Брюзжит, зачем к ней привязались, постоянно ссылается на тебя, а они звереют. Ко всему прочему, она твердит, что ты-то наверняка найдешь убийцу.
– Вот черт! – Страйк был раздосадован. – А что обнаружили в чулане?
– О, это самое главное. В куче всякого хлама валялась прожженная, окровавленная тряпка.
– Фигня! – отрезал Страйк. – Эта тряпка могла там проваляться сколько угодно. Экспертиза покажет, но я считаю, этого недостаточно, пока не найдены внутренности. Ты про внутренности знаешь?
– Про внутренности уже каждая собака знает, Корм. В новостях передавали.
Страйк и Робин быстро переглянулись.
– Когда?
– Сегодня днем. Полицейские, мне кажется, пронюхали, что готовится такой выпуск, и решили допросить ее с утра, чтобы вытянуть как можно больше, пока подробности не получили огласку.
– Значит, информацию слил один из них, – вскипел Страйк.
– Это серьезное обвинение.
– Один мой знакомый журналист платит «кроту», чтобы тот держал его в курсе.
– Интересные у тебя знакомства.
– Работа такая. Спасибо, что позвонила, Илса.
– Не за что. Постарайся, чтобы ее не упекли за решетку, Корм. Чем-то она мне симпатична.
– Кто это? – спросила Робин, когда Илса повесила трубку.
– Старая знакомая из Корнуолла, бывшая одноклассница. Адвокат. Вышла замуж за моего лондонского приятеля, – объяснил Страйк. – Я свел с ней Леонору, поскольку… черт!
За поворотом они уперлись в огромный хвост автомобилей, застрявших в пробке.
Робин затормозила и остановилась позади «пежо».
– Черт! – повторил Страйк, косясь на сосредоточенный профиль Робин.
– Опять авария, – сказала Робин. – Вижу мигалки.
Она представила, какое лицо будет у Мэтью, когда он услышит, что она опоздала на ночной поезд. Похороны его матери… как можно не приехать на похороны? Ей бы следовало уже быть на месте, в родительском доме Мэтью, помогать с приготовлениями, утешать. Дорожная сумка уже должна была бы стоять в спальне у нее дома, а отглаженная траурная одежда, необходимая для краткой церемонии прощания, – висеть на плечиках в старом платяном шкафу. Накануне похорон миссис Канлифф, без пяти минут ее свекрови, она помчалась куда-то со Страйком, да еще в такую непогоду, и застряла в пробке за двести миль от церкви, близ которой упокоится мама Мэтью.
«Он меня не простит. Он никогда меня не простит, если я не приеду на похороны. Я пошла на это…»
Ну почему, почему именно сегодня перед ней встал такой выбор? Почему началась метель? У Робин внутри все переворачивалось от волнения, а машины не двигались.
Страйк молча включил радио. В машину ворвались Take That с песней о том, что нынче виден прогресс, где прежде его не было {24}.
Робин только изводилась от этой музыки, но вслух ничего не говорила. Машины продвинулись на несколько метров вперед.
«Господи, помоги мне успеть на поезд!» – безмолвно молилась Робин.
Минут сорок пять они ползли сквозь снежные заносы. Уже смеркалось. Казалось бы, у них изначально был вагон времени, но сейчас все шло к тому, что ей придется коротать ночь на опустевшем вокзале.
Им уже было видно место происшествия: полиция, огни, смятый в лепешку «поло».
– Вот теперь успеешь, – заговорил Страйк впервые с того момента, когда включил музыку: они ожидали сигнала регулировщика. – В последнюю минуту, но успеешь.