Страйк отверг такое великодушие, а потом столкнулся с тем, что банки все как один отказываются давать ему кредит. Скрепя сердце он перезвонил Алу, сказал, что не примет деньги безвозмездно, отверг предложение встречи с отцом, но спросил, нельзя ли взять у того взаймы. Видимо, Рокби затаил обиду. Его юрист регулярно звонил Страйку, настаивая на ежемесячных выплатах, и проявлял больше настойчивости, чем самый алчный банк.
Не возьми Страйк к себе на службу Робин, он уже расплатился бы с долгами. У него было твердое намерение сделать это хотя бы к Рождеству, чтобы не зависеть более от Джонни Рокби, потому-то он и набрал столько заказов, что вкалывать приходилось по восемь-девять часов в сутки, семь дней в неделю. Но от этого ему было не легче звонить младшему брату и просить об одолжении. Страйк понимал, что Ал привязан к отцу, но от любого упоминания о Рокби в их разговорах возникал ненужный напряг.
После нескольких длинных гудков Страйка переключили на голосовую почту. Расстроившись, но в то же время вздохнув с облегчением, он оставил сообщение с просьбой перезвонить и повесил трубку.
Вслед за тем он закурил третью сигарету и вернулся к созерцанию потолочной трещины. След, ведущий по направлению к убийству… все упиралось в знакомство преступника с рукописью, подсказавшей ему план действий.
И вновь Страйк разложил в нужном порядке, словно выпавшие ему карты, всех подозреваемых, чтобы просчитать их возможности.
Элизабет Тассел, которая не скрывает, насколько разозлил и подкосил ее «Бомбикс Мори». Кэтрин Кент, которая вообще отрицает, что читала книгу. Неведомая Пиппа2011, которой Куайн сам зачитывал избранные места еще в октябре. Джерри Уолдегрейв, который получил рукопись пятого ноября, но мог, если верить Чарду, знать ее содержание гораздо раньше. Дэниел Чард, который утверждает, что увидел рукопись только седьмого, и Майкл Фэнкорт, которого ввел в курс дела Чард. Разумеется, было еще множество других, кто не отказал себе в удовольствии поржать над самыми скабрезными отрывками, разосланными по электронной почте Кристианом Фишером, но Страйк не мог сформулировать даже туманные подозрения в адрес Фишера, равно как и молодого помощника Элизабет Тассел, Рафа, и Нины Ласселс, которые не фигурировали в книге и, по сути дела, не были знакомы с Куайном.
Сейчас нужно, думал Страйк, подобраться ближе, как можно ближе к тем, кого высмеял и на всю жизнь опорочил Оуэн Куайн. Сделав над собой почти такое же усилие, какого потребовал звонок брату, Страйк прокрутил вниз список имен и позвонил Нине Ласселс.
Разговор был коротким. Ой, как приятно. Конечно, можно сегодня вечером. Она приготовит ужин.
Страйк не придумал другого способа выведать дальнейшие подробности личной жизни Джерри Уолдегрейва и репутации Майкла Фэнкорта как литературного убийцы, но ему страшно не хотелось возиться с протезом, а утром еще и вырываться из тисков Нины Ласселс. Как бы то ни было, перед уходом непременно следовало посмотреть матч «Арсенал» – «Астон Вилла» (анальгетики, сигареты, бекон, хлеб – все под рукой).
Создав себе все удобства, к тому же мысленно разрываясь между футболом и убийством, Страйк не удосужился выглянуть в окно на заснеженную улицу, где стойкие к непогоде покупатели сновали по музыкальным магазинам, мастерским и близлежащим кафе. Догадайся он это сделать, от его внимания, возможно, не укрылась бы гибкая фигура в черном пальто с капюшоном, прислонившаяся к стене между шестым и восьмым домами, откуда удобно было наблюдать за его квартирой. Но притом что Страйк сохранил острое зрение, он вряд ли заметил бы, что длинные, тонкие пальцы ритмично поигрывают канцелярским ножом.
Восстань, мой добрый ангел,
И песнями святыми злого духа отгони,
Что дергает меня за локоть…
Томас Деккер.
Благородный испанский воин
Хотя на покрышках старенького семейного «лендровера» были цепи противоскольжения, мать Робин, сидевшая за рулем, с трудом пробилась от вокзала в Йорке до Мэссема. Дворники расчищали на лобовом стекле полукруглые окошки, которые мгновенно залепляло снегом, но Робин все же успевала разглядеть знакомые с детства дороги, преображенные самой суровой за много лет зимой. Снег валил без устали, и поездка, обычно занимавшая час, тянулась почти втрое дольше. В отдельные моменты Робин начинала думать, что все же не успеет на похороны. Но она хотя бы дозвонилась до Мэтью и сказала, что они уже совсем близко. В ответ она услышала, что несколько человек застряли за много миль от города, а тетушка из Кембриджа, скорее всего, вообще не доедет.
Дома Робин увернулась от слюнявых приветствий старого шоколадного лабрадора и помчалась наверх, к себе в комнату, где переоделась в черное платье и пальто, даже не подумав их отгладить. Еще пришлось сменить колготки, потому что первую пару она в спешке порвала. Вскоре она сбежала вниз, в прихожую, где уже ждали родители и братья.
Все вместе они двинулись под черными зонтами сквозь снежный вихрь, поднялись на пологий холм той самой дорогой, которой Робин в детстве каждый день бегала в школу, и пересекли широкую площадь – сердце ее родного старинного городка, – оставив позади гигантскую трубу местной пивоварни {26}. Воскресный рынок сегодня не работал. Смельчаки, которых не остановила пурга, проложили через площадь глубокие борозды следов, ведущие к церкви, где собрались одетые в черное люди, чтобы проститься с покойной. С крыш бледно-золотистых георгианских домов свисали обледенелые снежные мантии, но снегопад не прекращался. Вздымающееся море белого упорно накрывало большие квадратные кладбищенские камни. Робин пробрал озноб, когда их семья протискивалась к дверям церкви Пречистой Девы Марии мимо полуразрушенного каменного креста с кругом, воздвигнутого в девятом веке, – в такую погоду он напоминал языческий символ. Наконец-то она увидела Мэтью: он стоял на крыльце вместе с отцом и сестрой, такой бледный и умопомрачительно красивый в своем черном костюме. Робин пыталась привлечь его взгляд поверх толпы, но в это время к нему бросилась обниматься молодая женщина. Робин узнала в ней Сару Шедлок, университетскую подругу Мэтью. Такое приветствие показалось Робин более пылким, чем того требовали обстоятельства, но совесть не позволяла ей возмутиться: она чуть не опоздала на ночной поезд, а до этого почти неделю не находила возможности повидаться с Мэтью.
– Робин! – нетерпеливо сказал он и заключил ее в объятия, забыв пожать три протянутых ему руки.
У Робин навернулись слезы. В конце-то концов, это и есть реальная жизнь: Мэтью, родной дом…
– Проходи вперед, садись, – распорядился он, и Робин, оставив родных толпиться у порога, послушно зашагала по проходу, чтобы сесть на переднюю скамью рядом с зятем Мэтью, который качал на колене годовалую дочку и встретил Робин мрачным кивком.