– Ну какой Колбасин, вы меня прямо смущаете, Георгий Антонович, – залепетала Клавдия Петровна. – Он же… он режиссер, а что я понимаю в театре? И он маленький! – обидчиво прибавила она. – Мне бы кого побольше… поимпозантнее…
– О, Клавдия Петровна, да на вас не угодишь! – покачал головой Георгий Антонович. – Конечно, я понимаю, богатая невеста…
– Жора, я тебя умоляю, – поморщился писатель. – Ну что ты, ей-богу…
– Чем говорить глупости, лучше придумал бы Клавдии Петровне счастливый конец, белую фату и свадебный марш, – ехидно заметил журналист. – Что-то твои выдумки подозрительно часто стали сбываться, так почему бы не обрадовать хорошего человека?
– Господи, – в изнеможении промолвил Ергольский, – когда вы наконец поймете, что вымысел – это вымысел, а жизнь… Жизнь – это черт знает что! И одно с другим может быть никак не связано…
Но тут он увидел умоляющие глаза Клавдии Петровны и сдался.
– Хорошо. Обещаю вам, что в этом году вы обязательно выйдете замуж за… гм… того, кто вам придется по сердцу… А Николай Сергеевич уедет в Петербург и больше не будет вам докучать. Вот!
– С чего это ты решил услать его туда? – заинтересовался Чаев.
– Можно подумать, тебе непонятно, – фыркнул Ергольский. – Золотой обрез ему, видите ли, подавай!.. Для его-то стихов, где поэзия и не ночевала! Вечно в жизни так – лучшие произведения печатаются черт знает как, на самой скверной бумаге, зато уж бездарность найдет способ, как тиснуть себя в сафьяновом переплете да с обрезом золотым…
– И все-таки я не знаю, кто это мог быть, – сказал Павел. – А ведь я тоже видел, что в саду кто-то прятался. И этот человек, который слышал Матвея Ильича, решил использовать его рассказ, чтобы отвести от себя подозрения…
Серж поморщился. По правде говоря, разговоры об убийстве уже начали действовать ему на нервы. Он был молод, влюблен и с куда большим удовольствием побеседовал бы о чем-нибудь другом – о том, какие у Натали изумительные колечки волос на шее, какая у нее чудесная улыбка, когда она радуется по-настоящему, и вообще какая она вся замечательная.
– Как там твой отец и Ободовский? Еще не прикончили друг друга?
– Какое там… То, что сказала эта баронесса, все изменило. Когда я уходил, папа и Иннокентий Гаврилович беседовали вполне мирно, представляешь?
Этот разговор молодых людей имел место в саду усадьбы. Серж присел на гамак, протянутый между двумя деревьями, а Павел устроился на низеньком стуле, стоявшем неподалеку. Листва близстоящих деревьев отбрасывала на лица подвижную тень.
– Я сейчас говорил с Натали, – сказал Серж. – Она уверяет, что в саду была женщина.
Павел аж привстал с места.
– Она уверена? Она действительно ее видела?
– Да, и описала следователю. Думаю, ее скоро найдут.
– Дай-то бог! – искренне промолвил Павел. – Ты просто представить не можешь, какие мысли лезли мне в голову, когда…
Он запнулся и оборвал себя на полуслове.
– Лучше я скажу, какие мысли были у меня, когда я узнал, что ты ушел в лес один, с ружьем и в своем лучшем костюме, – сердито проговорил Серж. – Хотя буквально накануне вечером говорил мне, что охота – не для тебя.
Павел покраснел.
– В конце концов, я мог и передумать…
– Передумать? А ты знаешь, что я чувствовал, когда тогда тебя искал? Я каждую минуту думал, что найду твой труп. Нет, ну ей-богу, ты совсем с ума сошел?
– Послушай, – рассердился Павел, – что ты себе позволяешь?
– А ты? Я ведь не следователь, не официальное лицо, я твой друг, ты сам тысячу раз говорил, что это так. Разве нет? А если бы ты… если бы ты сделал то, что собирался, и убил себя – как, по-твоему, я бы себя чувствовал? Ведь я бы первый себя винил, что не заметил, не обратил внимания, не удержал тебя. А твой отец? О нем ты хоть подумал, ведь у него никого нет, кроме тебя? Как ты мог, черт побери, – уже не сдерживаясь, закричал Серж, – как ты мог? Я думал, я в этом проклятом лесу с ума сойду! Я ругал себя последними словами, что не остался с тобой после завтрака, а поспешил к Наташе… Как этот чертов Ергольский где-то написал: «Бывают минуты, когда думаешь, что выбираешь галстук для вечера, а на самом деле ты выбираешь смерть для кого-то из твоих близких». Мне это тогда показалось глупой фразой, а когда я бегал по лесу и искал тебя, я наконец-то понял, что он имел в виду…
И тут Павел не выдержал и расплакался. Он долго крепился, но сил его не хватило, и слезы теперь катились градом по его щекам.
– Послушай, – пробормотал пораженный Серж, – Паша! Да что это такое… Ну вот чем хочешь тебе поклянусь, что никогда я не хотел сказать тебе что-то обидное… – Сердясь на себя, он стал хлопать по карманам, ища платок, но тот был коварен, как все носовые платки, и куда-то запропастился именно тогда, когда больше всего был нужен. – Дуняша! Дуняша!
– Не надо ее звать, – всхлипнул Павел, вытирая слезы. – Ни к чему… Я не хочу, чтобы она меня таким видела. – Он попытался выдавить из себя улыбку, но она получилась вымученной и жалкой. – Понимаешь, вчера утром я почувствовал, что мне все невмоготу.
– За завтраком, что ли? – с недоумением посмотрел на него Серж. – Да что такого там случилось?
– Нет, не за завтраком, а позже. Когда услышал, как мать разговаривает с отцом. – Павел замялся. – Теперь-то я понимаю, что она… ну… не совсем искренней была, а чуть-чуть играла роль… ну, ты понимаешь. Начало разговора я не слышал, слышал только, как отец повысил голос и стал говорить, что она ведет себя неприлично с Ободовским, что он ее муж, что он не желает быть посмешищем… И мать стала ему говорить, что он отравил ее юность, что она играла в скверном театре, тратила силы впустую на его бездарные постановки и вообще он испортил ей жизнь… это он-то, понимаешь, который всегда был готов в лепешку расшибиться по первому ее знаку, и авторов умасливал, и всегда старался, чтобы все было так, как она хотела… Но больше всего меня уязвило не это, а то, что в разговоре она упомянула и меня. Сказала что-то вроде: «И ваш никчемный сын, который ни на что не способен…» Ваш сын, понимаешь, как будто я не был и ее сыном тоже! Меня это убило, понимаешь, просто убило! Ну, думаю, раз я такой никчемный, то к чему дальше жить? Застрелюсь. В общем, надел я новый костюм, чтобы не выглядеть совсем уж скверно, когда меня найдут, взял ружье и пошел в лес… – Он замолчал.
– И что? – мрачно спросил Серж.
– А в лесу так, знаешь, сумеречно, тихо, то есть не тихо, а звуки доносятся только свои, лесные. Кукушка вдали кукует, дятел стучит по дереву, птицы перекликаются… лучи золотыми столбами до земли стоят… И ты понимаешь, что ты, какой ты есть, со всеми своими переживаниями – дрянь ничтожная, и лесу на тебя совершенно наплевать, и поделом. – Павел замялся. – Я уже совсем было решился, приставил дуло ко рту, но курок оказался далеко, я стал его нашаривать рукой… а тут белка с дерева – прыг-скок! Покрутилась неподалеку, поглядела на меня, дурака, и поскакала дальше по своим беличьим делам… И как-то мне расхотелось умирать. Может, я просто струсил, не знаю…