Пока она оставалась, дома и в себе. Никуда не выходила, закукливалась и каждый день делалась, кажется, меньше, серее и глупей. Айгуль поклялась из себя не выходить, в другом смысле, но сестру вывести в жизнь.
Она так и сказала Гульшат утром: сегодня, мол, не думай даже отсидеться. Готовься, одевайся, в «Солнышко» пойдем.
«Солнышко» – это кафе, где сестры раньше бывали постоянно, с перерывами на личную жизнь, экзамены и рабочие авралы. Последний раз они там были осенью – договаривались по поводу маминого юбилея.
Идти – теперь и туда – Айгуль не слишком хотела. Она была готова к тому, что Гульшат тем более упрется всеми копытами с криками «Так же нельзя!», «Мне это будет напоминать!!» Мелкая много чего кричала последнее время. И крики, и свою неохоту Айгуль собиралась пресечь максимально решительно и жестко. Жизнь продолжается, пусть не у всех.
Каково же было, как говорится, ее приятное удивление. Гульшат согласилась сразу, без слез, воспоминаний и дополнительных условий. Айгуль такая покладистость заставила лихорадочно вспоминать вычитанные в сети признаки предсуицидного состояния, одновременно пытаясь завязать разговор на отвлеченные темы. Тут пошли совсем дикие приятности. Гульшат стала выспрашивать про соседей – про ее, Гульшат, соседей по подъезду, с которыми она так и не удосужилась толком познакомиться, а Айгуль почему-то должна была. Айгуль решила таким заявкам не возмущаться – это были типичные для прежней Гульшат заявки, и их возвращение следовало приветствовать, а не спугивать.
Гульшат продолжила: «А как ты думаешь, можно с ними договориться или узнать хотя бы». И замолчала. О чем узнать, Айгуль так и не поняла. Чуть отмотала память и обнаружила, что мелкая лепетала что-то про котенка. По его поводу с соседями договариваться надо, что ли? Бред. При чем тут соседи? И при чем тут котята, кстати?
Айгуль кошек терпеть не могла и за сестрой особой приязни к домашним животным не замечала. В детстве обе просили собаку, обе получили от родителей обещание – мол, в коттедж переедем, вот там и заведем. Обе слишком быстро переросли детские желания и сбежали из коттеджа. Гульшат, помнится, собаководов и любительниц кошек всячески вышучивала, а отделы товаров для животных называла исключительно «Бешеные бабки» – не в честь цен, а в честь традиционных покупателей. Да и товары были идиотскими – не корма или там шампуни от блох, а комбинезончики и поводки со стразами. Внезапная готовность Гульшат влиться в бешеный отряд настораживала. С другой стороны, говорят, это хорошая психотерапия. Ладно, потом разберемся, подумала Айгуль, примерно то же самое предложила мелкой, напомнила, что надо быть готовой к семи, и снова нырнула в отчет.
К семи она не успела. Всплыли два неучтенных договора, Макс-придурок удружил, как обычно – спасибо хоть вспомнил, – и пришлось переделывать кучу вылизанной уже документации. У подъезда сестры Айгуль затормозила в двадцать минут восьмого. На звонок и стук никто не откликнулся. Так уже бывало. Айгуль открыла дверь своим ключом – и обнаружила, что Гульшат дома нет. А вот такого еще не было, по крайней мере, с осени. Впрочем, не было и никаких страшных следов: чисто и не душно, вещи в порядке, посуда вымыта, постель заправлена, прощальных записок не видать. Айгуль еще раз огляделась, вытащила телефон, подумала, захлопнула дверь и спустилась к консьежке.
Консьержка была глуповатой и болтливой, поэтому Айгуль предпочитала проскакивать мимо нее быстро и боком. Тетка к этому привыкла – и теперь, когда дичь сама вышла на огневой рубеж, открытая и с вопросами, консьержка расплылась, растеклась и затопила словами, проложенными частым козьим смехом.
Ушла-ушла, вот только что, такая вся бледная, давно ей надо было на улицу-то, а то сидит, как совушка, да я понимаю, как не понять, такое пережить, беда-то какая, девочка одна, кроме тебя никто не ходит, и соседей почти что нет, я и сама тут сижу, будто в одиночке, да сантехники шнырь, шнырь туда-обратно, и все разные, вот забава у людей, зимой водопровод менять, но и то развлечение, заместо тараканов – тут ведь ни единой твари весь день на весь подъезд, хоть оглохни.
Что, даже кошек нет, невнимательно спросила Айгуль, размышляя о том, могла ли вся бледная сестра отправиться куда-то кроме «Солнышка». Да какие кошки, удивилась консьержка. У нас же кондоминиум строго решил – никаких животных без общего согласия. А общее согласие как получишь, если никто не заселился до сих пор. Так что пока ни жильцов, ни животных – одни водопроводчики, к Гавриловым все ходют и ходют, этот самый у них. Кастинг.
А чистильщики бассейна и медсестры не объявлялись, хотела спросить Айгуль, но решила не отвлекаться и поспешно набрала Гульшат.
Та ответила без поспешности, но ответила – странным голосом, кокетливым с обертонами, и слегка растягивая слова. Приве-ет. Да вот, тебя жду, скуча-аю. Сквозь тянутые слоги просачивался какой-то фон, деловито-веселый, неслышные разговоры под музыку. Но манеру речи Гульшат сменила явно не поэтому. Понятно, почему. Потому что вся бледная девушка пребывала в обществе. И не в женском.
– Ты где?
– Ну как и договаривались – в «Со-олнышке».
– Гульшат, мы вообще-то договаривались… – яростно начала Айгуль, но оборвала себя, велела сестре ждать и побежала, едва вспомнив кивнуть консьержке, обратившейся в сладостный слух.
Бежать было два квартала, так что машина осталась у подъезда.
Догадка про общество, конечно, подтвердилась. Гульшат, изящно изогнувшись вдоль углового столика в японском секторе «Солнышка», скорее всего, тем же кокетливым голосом с обертонами вкручивала что-то, водя пальцами по салфетке, пребывавшему напротив парню. Естественно, симпатичному, крепкому и с хорошей стрижкой. У Гульшатки по этому поводу был пунктик. Еще один пунктик у нее был по поводу повседневных костюмов, но парень был в джемперке – и в джинсах, поди, под столом не видать. Но джемперок был не с вьетнамского базара. Не в нем, впрочем, дело. А в Гульшатке.
Она впервые за два почти месяца вышла в люди, оделась по-человечески, и сама стала похожа на человека. Бледная, опухшая, без косметики, но хоть из ступора вышла, когда не ела-не пила-не мылась, сидела и выла. Да и следующая стадия жуткой была, когда сестра готовилась к перевоплощению в существо, который питается несвежим воздухом и собственными слезами.
Здорово, словом, что оклемалась и принялась подолом крутить. С другой стороны – как бы не накрутила себе проблем. Полный подол. Короче, мелкая заслужила порицания.
Айгуль отмахнулась от гардеробщика и официанта, сняла пальто, немного полюбовалась на парочку, подошла, бросила пальто на спинку стула и сказала, усаживаясь:
– Здравствуй, Гульшат.
И резко передумала насчет порицания.
Вся бледная девушка была действительно вся бледная. Ничего она не вкручивала – молча водила пальцами по салфетке. Лицо было зареванным и подтянутым, как с большого голода. А может, и впрямь с голода – я ж ей вчера ничего не варила, а сама эта идиотка и не вспомнила, наверное, с ужасом подумала Айгуль.