– Солдат, ты что, на? Расстрел мирных жителей тут устроишь, что ли?
Славка уронил автомат, чувствуя, как от бровей до пупка падает горячая волна облегчения и чистого счастья. Этот, под солнцем, тоже обмяк и издал звук – может, поблагодарить пытался, а может, права качать. У них такое быстро включается. Славка шагнул назад, но уперся в граненый кулак старшого. Тот толкнул его между мокрых лопаток и сказал, дожевывая:
– Руками, солдат. Ру-ка-ми.
Горячее счастье ушло, осталась ледяная пустота. Славка хотел повернуться, но граненый кулак подтолкнул его чуть вперед, а голос хлестнул так, что за висками хлюпнуло:
– Выполнять! Р-ряз!
Славка, распахнув занемевший уже рот, упал лицом в солнце и коленями в мягкое елозание, вскинул локоть и сипло вдохнул, сворачивая кулак.
– Дыв-ва! – рявкнул старшой, и Славка рухнул кулаком и всем телом, стараясь не смотреть, куда, и все равно увидев сквозь белую лучистую слепоту огромные черные глаза в красных прожилках, и в них с тупым стуком вошел кулак, и рука, и весь Славка, и вынырнул уже совсем не Славка, ааааааааааа
Он судорожно хапнул воздух распяленным ртом и вскочил. Верней, попытался вскочить, но неловко и болезненно затрепыхался мордой в пол.
Это была глупость, как в кино, блин. Страдать из-за первого трупа, когда этих трупов за плечами болталось – не то что сосчитать, вспомнить невозможно. Первый тоже не помнился. Он снился. Всякий раз неправильно. Будто Славка его не быстрым скрутом головы кончил, а кулачками, как сейчас, забил, или башкой по камню, или затоптал – а были в дюпель больные варианты типа выдавливания глаза или кадыка. Бред, и ничего не сделаешь – приходит, особенно с перепоя. Поэтому Славка и не напивался практически. Вчера тоже не напивался. Какого ж тогда, интересно?
Это двойная глупость была – вскакивать прямо из сна. Можно шарахнуться о светильник, сустав выбить, с кровати сковырнуться, в дружеский сюрприз башкой влететь, подругу пришибить – многое можно, и все ненужное. Из сна надо выплывать, а еще лучше выходить – твердо и спокойно.
И тройная глупость была – пытаться вскочить, не удостоверившись в наличии и целости рук, ног и иных полезных ответвлений организма. Вот и мучайся теперь от невнятной боли и давящего подозрения, что ответвлений недобор.
По уму следовало немного полежать, прозванивая периферию, тестируя неполадки и не показывая потенциальному наблюдателю и противнику, что вот он я, проснувшийся и готовый к употреблению. Но после замечательно шумного подскока это был бы совсем тупняк. Тупым Славка казаться не мог. Но продолжать подскоки было еще тупее.
Славка приоткрыл глаза и попытался оглядеться, сориентироваться и сообразить, на каком свете находится.
Свет был неяркий, но, кажется, этот. Если, конечно, на том не наладили строительство панельных многоквартирных домов ленинградского проекта, квартиры в которых принято отделывать волнистым линолеумом и бедными обоями, а кухню приличного, по сравнению с московским проектом, размера – еще и небрежно налепленным кафельным фартуком, напоминающим сдавленные до белизны ногти с грязной каемкой раствора. Славка лежал на такой кухоньке между засаленной польской электроплитой и тонконогим белым столиком на полторы персоны.
Лежал на полу, без верхней одежды и обуви. Они валялись в почти не видном отсюда углу прихожей. Все равно было жарко и душно. И муторно, особенно в правой ноге и над бровями. Свитерок бы снять и от батареи отодвинуться. Да как отодвинешься, если по рукам и ногам связан – вернее, перехвачен, – тонкими пластиковыми хомутиками легкомысленно синего цвета. Примерно такими хомутиками, только черными и куцыми, собирают в моточек провода новых проигрывателей и компьютеров – и фиг порвешь. Строго расстегивать или резать. Славку, к счастью, до мотка не довели, но принять расстегивающую позу он не мог, а резать было нечем. Что-то смутное вспомнилось про нож в куртке, но где эта куртка. Да и не сгинь она, тяжко было бы добраться до кармана, если запястья за спиной стянуты. Так стянуты, что можно лишь осматриваться – насколько позволяла голая лампочка, пылавшая в прихожей.
Убедившись в этом после утомительной и неприятной возни, Славка уперся затылком в стекло духовки, уложил наименее болезненным образом простреленную ногу и попытался рассмотреть, что там за прихожей.
Он почти не сомневался, что. Одна или две комнаты, заставленные паршивой мебелью в белесых пятнышках отбитой лакировки. Судьба у таких квартир была – заставляться чем попало и сдаваться внаем кому попало. Славке, например, попало. «Звездочка» как основную снимала почти такую же квартирку с такой же кухонькой, единственно – здесь обои были бумажные, а там допотопные пластиковые, под дерево. Кому еще попало, Славка не видел и почти не слышал, но понимал, – спиной, затылком и немножко задницей, – что невнятные еле слышные пикания, шелесты и вроде даже мяуканья, дотекающие через прихожую, происходят не сами по себе, не от мышиного изобилия и не в связи с новым снегопадом. Ответственный квартиросъемщик их производит. За все ответственный. За съем квартиры, за Славкино возложение, а до того – за его поганый сон, необоснованное похмелье, внезапное беспамятство и тупо саднящий лобешник.
Лобешник саднил снаружи, а изнутри поддавливался вспухшим и затвердевшим. Мозгом, не иначе. Набил, как костяшки в юности, молодец. Голень болела ярче и откровенней, но дырка под коленом не кровила. Просто болела. Не от набивания, а от пулевого – это Славка помнил. У одного из дурачков, которые пасли следака, оказался ствол самого табельного вида. Стало быть, дурачки были официалами – кто еще с таким неудобным стволом пасти будет-то. Стало быть, Славка преспокойно и невозбранно мог получить пулю не в ногу, а в лоб. Из цикла «Зато саднить не будет». Да и в ногу мог получить так, что ни ноги бы не осталось, ни, в самом скором будущем, Славки. Это ж Макаров. Он же как русская женщина в ярости – валит коня, сносит избу, отрывает руку и распускает почку, невзирая на сезон.
А Славка легко отделался. Лежит в тепле, уюте и уголку, одетый и прихваченный в нужных местах. Шевелит затекшими органами и пытается понять, где конечность, где конец.
Ща подскажут.
Славка не помнил, как и почему он здесь оказался, но был почти уверен, что накрыли его инновачечники. С формальной точки зрения это был беспредел и нарушение конвенции, но, откровенно говоря, сегодня – или вчера уже? – Славка с боссом на пару сами выступили по беспределу. Что обосновывало претензии как инновачечников, так и кураторов. Не говоря уж об официалах.
В то, что его спеленали и выложили здесь кураторы, Славка не верил – не так это делается, гораздо быстрее и проще. Официалы тем более не стали бы по квартиркам шарахаться – особенно с учетом фестиваля, устроенного боссом. Сразу бы за ноздри – и в застенки.
Значит, инновачечники. Ну, здравствуй, родной.
Славка снисходительно улыбнулся силуэту, двинувшемуся в кухню. Силуэт вырос и потемнел, зачернив тенью Славку. Неузнанным остаться хочет, что ли. Ну и дурак. Что не видно, то просчитывается: рост средний, 175 или чуть выше, среднее сложение, ноги не кривые, под сорок, но выглядит моложе и пузо не отрастил – не обжирается, много не пьет и подкачивается. Видимо, ходит или бегает – судя по тому, как ступни ставит. Спину и руки тоже держит хорошо, свободно, хребет не тянет и не гнет, локти не расставляет, хотя в людской природе прописано на соперника, особенно лежащего, надвигаться с понтами и нарастопырку. Одет плотно – джинсы, вязаная кофта на молнии, теплые носки – кроме джинсов все, судя по крою, недешевое. Парфюмом и потом не пахнет, только мылом и почему-то свежим сеном – а еще какой-то тонкий запах химии вьется, не понять. Возможно, от узкого флакончика, который мужик вертит в руке перед собой. Пальцы не скрипаческие, ногти короткие, на правой руке идиотская темная то ли варежка, то ли прихватка. Голова правильной формы, стрижка короткая, но не лысеет, уши прижатые. Лицо тоже попробуем разглядеть. Прямо сейчас попробуем.