Уоллингфорд вознамерился возразить, но не нашел слов.
— Вот видите? В то время как я, благовоспитанная молодая леди, которая всего месяц назад отпраздновала свой двадцать третий день рождения…
— Двадцать третий!
— Да. — Абигайль вздохнула. — Понимаю, что выгляжу смешно. И тем не менее я стою здесь с вами и пребываю в совершенном отчаянии. Ведь я вознамерилась подыскать себе любовника до конца этого года.
— Любовника? А почему не мужа?
— О, я не собираюсь выходить замуж. Ну, если только дядя не принудит выйти замуж за какого-нибудь отвратительного богача, подвесив Александру над ямой с гадюками, чтобы вырвать у меня согласие…
— Над ямой с гадюками?
— Ну или с кобрами. Они тоже весьма ядовиты. Или с какими-то другими гадами. Знаете, я где-то прочитала, что шесть из десяти самых ядовитых змей в мире обнаружены в Австралии. Остается лишь удивляться, почему люди вообще соглашаются там жить. Хотя, думаю, у них просто нет выбора.
Абигайль замолчала, и Уоллингфорд откашлялся.
— Но вы все же хотите избежать подобного развития событий и собираетесь вести жизнь, полную бесчестья, и сознательно грешить перед Богом и людьми.
— Нет, ты только послушай! — Абигайль почесала Люцифера за ушами, а потом грустно улыбнулась. — Скажите, ваша светлость, сколько лет вам было, когда вы впервые переспали с молочницей?
Пятнадцать. Это слово едва не сорвалось с губ захваченного врасплох Уоллингфорда, но он все же успел сдержаться. Да, ему было пятнадцать лет. Он проводил лето в родовом поместье на севере, в то время как мать поправляла здоровье на побережье, а отец испускал последний вздох в старинной спальне Уоллингфордов, подорвав здоровье чрезмерными возлияниями и падением с лошади, нанесшим решающий удар по его многострадальной печени. Да, Уоллингфорду было всего пятнадцать лет, и он чувствовал себя очень одиноким. Сестра вышла замуж, а брата отправили к тетке. Предоставленный себе, он целыми днями бродил по поместью под грузом готового свалиться на него титула, одинокий и возбужденный, каким может быть лишь подросток. Молодая работница с фермы — да, именно она, черт бы побрал проклятую проницательность мисс Харвуд! — без труда завоевала его внимание.
И кстати сказать, тогда Уоллингфорд совершенно не чувствовал себя согрешившим. Все это пришло позже.
— Даже не пытайтесь обсуждать со мной подобные вещи, мисс Харвуд, — произнес он. — Мы здесь не для того, чтобы выяснять разницу между мужчинами и женщинами.
— Совершенно с вами согласна. Мы проведем здесь всю ночь, ибо более тупоголового и упрямого мужчины я еще не встречала ни разу в жизни. Вообще-то это служанка сказала, что, если я хочу выбрать себе лучшего любовника из всех возможных, нужно поцеловаться с разными молодыми людьми, дабы понять собственные предпочтения. Первым был лакей Джон…
— Лакей Джон?
— А потом его брат Джеймс — тоже лакей…
— Ну конечно.
Абигайль продолжала загибать затянутые в перчатки пальцы.
— Был еще Патрик. Как раз перед нашим отъездом. Так что видите: это вряд ли можно назвать распутством. Скорее простым любопытством.
Уоллингфорд оглядел изящную фигурку девушки, неземные черты ее лица и ударил кулаком по старому деревянному столбу, подпиравшему крышу.
— Но ведь вы рисковали! Святые небеса! Редкий мужчина согласится довольствоваться единственным поцелуем.
— Почему?
— Потому. Поцелуй — всего лишь прелюдия, поэтому ни одна благовоспитанная молодая леди не станет начинать с того, что может повлечь за собой продолжение.
— Глупости. Поцелуи сами по себе очень приятны. Если, конечно, партнер умеет целоваться. Вы хотите сказать, что никогда не целовались лишь ради поцелуя?
— Нет, — ответил Уоллингфорд и тут же понял, что солгал. Было время, когда он считал, что поцелуи — это самое сладкое удовольствие, какое только может быть на свете.
Когда молочница увлекла его за собой в высокую сочную траву луга и накрыла его губы своими, Уоллингфорду даже в голову не пришло запустить руку ей под юбку или приспустить лиф платья, чтобы увидеть грудь. Нет, он не мог думать ни о чем, кроме ее губ и маленьком сладком язычке, касающемся его языка. Так они и лежали, целуясь, на протяжении целого часа, пока их не спугнуло стадо коров. Впрочем, спустя неделю очаровательная молочница все же лишила Уоллингфорда невинности на сеновале, и произошедшее затмило собой все, что было прежде. Но в тот первый невинный час поцелуев было достаточно. Они были для Уоллингфорда верхом блаженства.
— Нет, — повторил герцог, — ни один мужчина не ограничится поцелуями, если может получить больше. И он возьмет свое — силой или с помощью уговоров, если он настоящий мерзавец или пребывает в отчаянии. Вы ходили по лезвию бритвы, мисс Харвуд. Просто удивительно, что вас никто не изнасиловал и не опозорил.
— Ну, раз уж вы об этом заговорили, должна признаться, что Гарри Стаббс научил меня одному хитроумному приему, от которого мужчина тотчас же теряет сознание, так что я вполне…
— Кто такой Гарри Стаббс, черт возьми?!
— Один парень из паба. Славный малый. Научил меня всему, что я знаю о лошадях. Прежде чем стать букмекером, он промышлял подделкой документов.
Уоллингфорду показалось, что из его легких откачали воздух. Ухватившись за столб, он смотрел в честные, цвета хереса, глаза мисс Абигайль Харвуд, на ее изогнутые в улыбке губы и кожу, светящуюся изнутри, точно выставленное на солнце масло.
— Мисс Харвуд, — еле слышно промолвил он, — вы самая удивительная женщина из тех, что я когда-либо встречал.
Абигайль вскинула брови, и ее глаза просияли.
— О, благодарю вас! Почту эти слова за величайший комплимент. Ведь вы наверняка встречали на своем пути самых разных и очень интересных людей.
— Вообще-то это был не комплимент.
— О, ваша светлость! — Абигайль повернулась и поцеловала Люцифера в нос. — Вы еще многого не знаете о женщинах.
Уоллингфорд почувствовал себя уязвленным.
— Раз уж на то пошло, я знаю все, что мне надлежит знать. Например, то, что вам не следует разгуливать без сопровождения по итальянским конюшням посреди ночи. Именно поэтому вы должны немедленно вернуться в свою комнату.
— Я не могу этого сделать.
Абигайль склонила голову набок, искоса взглянула на герцога, и он пропал. Пропал! Мир вокруг словно перестал существовать, уменьшившись до размеров этого красивого чарующего существа с лучистыми кошачьими глазами, которые смотрели на Уоллингфорда так, словно их обладательнице были известны все его сокровенные тайны.
— Почему? — выдохнул герцог.
— Потому что вы еще меня не поцеловали. — Мисс Харвуд медленно повернулась. — Впрочем, возможно, вы вовсе и не собирались меня целовать.