Пока, имея на руках документы из лавки, я мог предъявить управляющему только то, что он доверчивый осел. Ну и, собственно, сами чеки, при условии если в Томске об их существовании никто не знает. В любом случае оставался лишь один способ все выяснить. Я вновь накинул полушубок, проверил оружие и отправился в окруженную казаками контору.
Ни десятка, который должен был не пущать ни единой души из конторы, ни самого урядника не увидел. У крыльца стояла грустная, запряженная в сани-розвальни лошадка, возле которой топталось с десяток женщин и пара казаков. Однако стоило приблизиться ко входу, Колоткин появился как из-под земли.
– Их благородие горный пристав приехали, ваше благородие, – отчитался кривоногий. – Больше никого. Да вон тот еще… Но он в избу не пошел. Их благородию сказал, дескать, тут ждать станет. Дерзит мужик. Плетей бы ему не мешало всыпать…
– Разберемся, – бросил я на ходу и прямо сквозь расступающуюся толпу пошел в контору. И был тут же остановлен возгласом того самого дядьки, удобно устроившегося, закутавшегося в шкуры на санях.
– Ты, твое благородие, ежели в управу, так напомни там Петру Санычу, что ехать нам пора. Негоже в ночи-то глухой дорогой будет.
– Ты в своем ли уме, образина безмозглая! – рявкнул Колоткин. – Это ж ревизор Шмидт!
– Да по мне – хоть сам черт с бесенятами, – засмеялся мужик.
– Не поминай на ночь-то глядя. Не гневи Господа, Григорьич, – это уже реакция кого-то из женщин.
– А мне-то чего, бабоньки? Я же кузнец! Что мне диаволово племя?
Женщины почти синхронно поплевали через левое плечо, перекрестились и согласились. Кузнец – это да! Без адского пламени в горне и нечистой силы даже гвоздь кривой получится.
– Это ты, что ли, с Фрезе приехал? – поинтересовался я. – Сам-то кто будешь?
– Так это, барин, все тутошние знают. Из Лебедянки я. Кузнец, значится. Иван Карышев. Петр-то Саныч как выведал, что я горюч-камень уже, почитай, лет пять как в горн кладу, так и пристал – покажи, мол, где берешь. А мне чего? Отчего же не показать хорошему-то человеку? Ну и показал. И нору лисью, откель старший мой, Серега, камни вытаскивает, и чего потом с ними делаю. Так пристав, значится, самострелы мои увидал. Сказывал, мол, в управе подорожную будем брать и в Троицкое поедем. Там, говорит, мастер по железу знатный есть, и он будто бы непременно должен это увидеть.
– Вот, значит, как? А сам Петр Александрович, стало быть, у Фитюшина сейчас?
– Истина твоя, барин. Там и есть. Да долго чевой-то. И Ромашка вот моя остыла уже, и я зазяб. И ночь скоро. А до Троицкого ажно шесть десятков верст будет. Мне бы знать, что оно вона как выйдет, так я бы уже домой в Лебедянку бы. А завтрева бы и в путь…
– Хорошо, – кивнул я. – Я напомню господину Фрезе о тебе.
И даже шага к крыльцу не успел сделать, как вновь был остановлен. На этот раз в рукав полушубка клещом вцепилась какая-то тетка с лихорадочно блестевшими глазами.
– Урядник сказывает, ты, барин, рехвисор?
– Да, ревизор, – признался я и попытался освободиться.
– Еще он говорит, ты проверять кровопийцу нашего с самого Томска приехал? Говорит, ты больший начальник, чем Фитюшин?
– Так оно и есть. У вас есть претензии к управляющему?
– Не, – испугалась тетка. – Пертезиев у нас нет. Мы с бабами жаловаться тебе, родимый, будем. Совсем нас со свету сжить хочет. Вздохнуть не дает. Как нормы повысить, так он тут как тут. А жалованье чеками дает! И что нам теперь? Чем мужиков наших кормить? Муки в лавке нет, масла постного нет. Одна водка проклятая! Старожилы вон кажный день лосятину возют, так и то за чеки не отдают…
– Чего же нам теперя? – завопила другая участница манифестации, судя по голосу – молодая. – На паперть? Милостыню корками просить, чтобы детушек кормить?
– Разберемся, – кивнул я, ловя себя на чувстве, будто держу разгадку творящихся здесь махинаций за хвост. – А не скажете ли вы мне, сударыни, какая нынче норма?
– Так это любому в артельных семьях-то ведомо! Пятьдесят пудов с носа!
– И сколько за выполнение нормы жалованье положено?
– И сие невелика тайна. Пять пятиалтынных.
– Это сколько? Семьдесят пять копеек, что ли?
– Истинный крест, барин, – женщина перекрестилась.
Я улыбнулся. И, видимо, было что-то в моей улыбке этакого, что бабенки в один миг отпустили рукава и даже отошли на шаг. Но это они зря. Это не им предназначалось, а тому, кто придумал на десяток пудов увеличить норму выработки, оставив при этом вознаграждение для артельщиков на прежнем уровне. Грубо говоря, деньги с продажи одного из каждых пяти пудов падали в карман управляющего, а не в казну компании. И это была более чем уважительная причина для немедленного увольнения местного начальника. Это еще не учитывать обрекающей артельщиков и их семьи на полуголодное существование системы чеков.
– Разберемся, – прорычал я и, теперь уже никем не задерживаемый, вошел в здание конторы.
Короткий коридор, четыре традиционно низких и широких, собранных из толстых плах двери, но полоска света лежала только под одной из них. Как раз под той, из-за которой доносились голоса.
Один я сразу узнал – Петя Фрезе, однозначно. Трудно с кем-то спутать, особенно когда начинает что-то горячо, импульсивно доказывать.
– Ну как же вы, Анастасий Борисович, понять-то не можете! Вы же, на крепях экономя, жизнями рискуете! Ведь завалит штрек, вот, ей-богу, завалит! И вам же хуже будет. Добыча угля сильно упадет!
– Невелика потеря, – это уже другой голос. Незнакомый. Я как-то не побеспокоился узнать имя с отчеством местного управляющего, но судя по уверенному, давящему авторитетом тону – принадлежащий именно Фитюшину. – Нашли о ком беспокоиться. О кандальниках! Да мне хозяева в ноги кланяться будут, когда я их от этакой обузы освобожу! Такие деньжищи, господин пристав, на душегубов тратим, а толку – чуть.
– Но ведь это люди!
– Люди?! Люди землю пашут, а это злодеи да преступники! Они против человеческих и Божьих законов пошли. Будет воля Господня, так останутся живы. А нет – знать, заждались их черти-то в Преисподней!
Пора было вмешаться. Мне ли Петра Александровича не знать. Мягкий он. Интеллигентный. Спорит, пытается объяснить и убедить там, где нужно власть применять. Стукнул бы кулаком по столу да пообещал закрыть шахту до исправления выявленных нарушений, а он канючит что-то, к совести взывает.
Я взялся за рукоятку и решительно распахнул дверь.
– Какого дьявола?! – взревел управляющий, обнаружив ворвавшегося меня. – Пшел вон!
Он был похож на бычка. Не на взрослого, полного жизненной силы и неукротимой энергии быка, а именно что на бычка. Лобастого, большеголового, на тонких ножках, забияку. Так что, несмотря на грозный вид, никакой опасности для себя я не чувствовал. Да и ребристая рукоять револьвера в кармане придавала уверенности.