Сержант выпустил шасси и прибавил газу, догоняя фашистские пикировщики. Только бы сразу не начали палить, подпустили бы поближе, с надеждой подумал Григорий. По силуэту «Ил-2» немного походил на «лаптежник», а выпущенные шасси еще больше усиливали это сходство.
«Юнкерсы» шли спокойно. Расстояние до них стремительно таяло, а фашисты пока никак не реагировали на неожиданно появившегося «собрата». Хотя, Дивин уже видел это наверняка, вражеские воздушные стрелки замыкающей тройки заметили его. Вот один из них шевельнулся, характерным жестом поднял к горлу руку — сжал ларингофоны, докладывает командиру. С тебя и начнем, дружок.
Экспат шевельнул ручку, поймал в прицел противника и расчетливо дал короткую очередь. Ярко блестящий на солнце фонарь разлетелся брызгами, «лаптежник» резко клюнул носом и пошел книзу. Есть почин, пошла плясать губерния! Сержант торопливо развернул нос «Ильюшина» и от души саданул по другому немцу. Но тот ловко уклонился, и огненные трассы прошли мимо. Опытный, гаденыш!
— Молодец, «горбатый»! — пробился в наушники с земли восторженный крик. Видать, какой-то авианаводчик. — Дай прикурить гадам, помоги пехоте, браток!
Григорий чертыхнулся с досадой — не до тебя, друг! — и устремился в погоню, стремясь вновь загнать размалеванный фюзеляж фашистского аса в перекрестие прицела, забыв обо всем в азарте. И его сразу же наказали за столь опрометчивый поступок. Стрелки дружно открыли по нему огонь, прикрывая своего товарища. Дивину пришлось бросать тяжелую машину из стороны в сторону, но несколько чувствительных ударов он все-таки пропустил. Штурмовик затрясло, кабина наполнилась гарью и дымом. Подбили.
Твою мать! Экспат взвыл от досады. Вот так всегда, на самом интересном месте! А он ведь только-только почувствовал истинное упоение схваткой. Неужели придется прыгать? Хорошо еще, что внизу свои, не придется опять блукать по немецким тылам.
Погодите-ка, сержант шевельнул ручкой и с удивлением понял, что «Ил» по-прежнему слушается его. За эти несколько секунд он оказался в стороне от «юнкерсов», и те перестали обстреливать его, решив, по-видимому, что он уже не представляет никакой угрозы. «Лаптежники» начали выстраиваться в круг. Дивин знал, что сейчас последует: их ведущий спикирует, устремится к земле, завывая сиреной, с плоскостей сорвутся капли бомб, и на головы нашим пехотинцам обрушится смерть. А следом за ним этот трюк повторят и другие крылатые шакалы. Хрен вам, выругался вслух экспат и кинул штурмовик вдогонку за немцами.
Он зашел еще дважды. С остервенением давил на гашетки, а в голове билось: не дать им отбомбиться, не дать! Григорий уже не надеялся попасть и сбить еще один бомбардировщик, но стремился хотя бы сбить гитлеровцам прицел, поколебать их уверенность в себе.
А потом… потом на поле боя появилась шестерка «Яков», срезала с ходу двух «юнкерсов», и те, побросав бомбы куда попало, легли на обратный курс. Советские истребители попытались было добить их, но на помощь пикировщикам подоспели несколько «мессеров», и завязалась ожесточенная схватка.
Дивин уже не видел всего этого. Он упрямо тянул плохо слушающийся управления «Ил» домой, намертво зажав двумя руками ставшую вдруг непослушной ручку управления. Хорошо еще, что удалось сбить пламя резким пикированием. Вывел, правда, над самой землей, но это уже совсем другой вопрос.
Долетел.
Плюхнулся.
Зарулил на стоянку. «Ильюшин», жалобно чихнув напоследок мотором, замер. Сержант снял с головы шлемофон и вытер лицо промокшим насквозь подшлемником. Откинул фонарь и вылез на крыло.
— Ты слезай, слезай, — обманчиво ласково попросил его Хромов, неслышно подошедший к капониру. За спиной у него топтался начштаба и, чуть поодаль, техники. — О задании поговорим, о приказе не ввязываться в бой… Иди сюда, паскудник! — Лицо командира исказила злая гримаса.
И Григорий с тоской понял, что цветы и оркестр явно отменяются.
* * *
В конце мая немцы окончательно отбили наступление советских войск, полностью сняли блокаду со своих частей и пусть и с трудом, но удержали за собой Демянский выступ. Красная Армия хоть и не достигла своих целей, но получила бесценный опыт и готовилась к новым сражениям. Противники собирались с силами.
Полк майора Хромова понес очень большие потери. Из двадцати машин, положенных по штатному расписанию, в строю осталось всего шесть. Да и те требовали серьезного ремонта. И командование решило вывести часть для пополнения и переподготовки. Остатки боевой техники передали в другие части.
— Говорят, в Куйбышев нас отправляют, — вполголоса сообщил всезнающий Рыжков. Поредевший личный состав полка замер в строю перед своими командирами, за спинами которых стоял накрытый красной скатертью стол с коробочками орденов и белеющими прямоугольниками грамот. Майор Хромов как раз произносил торжественную речь, когда Прорва вдруг решил поделиться с товарищами добытой информацией. — Дадут немного отдохнуть, пополнят техникой и людьми, и снова на фронт. Так что радуйтесь, славяне, пока есть такая возможность.
— Замолкни! — Малахов показал исподтишка сержанту кулак. — Нашел время!
Дивин не особо внимательно вслушивался в речь комполка. В принципе, она мало чем отличалась от тех, что звучали в свое время в Империи. Разве что немного иначе расставлены акценты, а так весьма и весьма близко и по смыслу и по духу. Вот с выступлением комиссара дело обстояло иначе. Багдасарян говорил негромко, но очень душевно. И слова сумел подобрать вроде бы обыденные, но очень к месту.
А потом началось награждение отличившихся в боях летчиков и техников. Вручал их у развернутого полкового знамени какой-то незнакомый генерал из штаба фронта. Григорий и к этому отнесся достаточно равнодушно. Нет, он, разумеется, был искренне рад за своих товарищей, но реагировал вяло. Устал, наверное. Перегорел. В этом смысле предстоящая передышка была как нельзя кстати.
Хромов получил орден Ленина. Такой же награды был удостоен и капитан Малахов. Петрухину вручили Красное Знамя. Рыжкову досталась Красная Звезда и еще один треугольник в петлицы. Не обошли орденами и медалями и многих других бойцов и командиров. А вот Дивину…
— Ты только не заводись, Гриша, — комэск смущенно отвел глаза. Летчики сидели в своей избе, выложив на стол немудреную фронтовую закусь — у кого что нашлось в вещмешках — и купленную в поселке в складчину бутыль мутного самогона, — но комиссар сказал, что после всех твоих художеств — и на спецпроверке, и в том разведывательном вылете — комполка лично твои наградные документы и представление на очередное звание порвал. Да еще и ему шею намылил, когда он заступиться попробовал. Но ты не переживай, Багдасарян говорит, что просто надо немного подождать. Батя перебесится, успокоится, и все придет в норму. Ну не будет же майор вечно тебе ордена зажимать. У тебя сколько боевых вылетов?
— Девятнадцать, если ничего не путаю, — равнодушно ответил экспат. — А что?
— Как что? — Малахов всплеснул руками. — Считай, «боевик» ты уже заслужил [7] . Железно! А еще за сбитых фрицев. Представляешь, сразу пару орденов дадут, зуб даю!