— Да ладно, — махнул рукой сержант. — Главное — выжить, а остальное приложится.
— Не скажи, — не согласился с ним капитан. — Разве не здорово явиться домой не просто так, а с заслуженными наградами? Тут тебе и почет, и уважение!
— Домой? — саркастически усмехнулся Григорий. — А вы знаете, где мой дом?
Малахов сконфузился.
— Ох, извини, я позабыл, что ты… в смысле, что у тебя…
— Забыли! — поспешил прийти на помощь командиру Дивин. — Скажите лучше, когда вылетаем?
— Послезавтра, — облегченно улыбнулся комэск. — Сдадим технику, подпишем все необходимые бумажки, и фьюить — на транспортник и в тыл.
— Отлично, — обрадовался экспат, — значит, я завтра с утра успею на рыбалку сгонять. У хозяйки нашей снасти видел, пойду спрошу разрешения их позаимствовать.
— А ты что, разве рыбак? — спросил с удивлением Малахов. — Я за тобой раньше подобного интереса не замечал.
— Да не то чтобы ярый, — смутился Григорий, кляня себя за длинный язык, и принялся лихорадочно выкручиваться, — но пробивается иногда в памяти что-то. Вот всплывало несколько раз, будто сижу с удочками на речке или озере, не скажу точно. Поэтому решил сходить, вдруг окончательно воспоминания вернутся?
— А, тогда ясно, — понятливо кивнул капитан. — Что ж, сходи, развейся. Выпьем? — Он поднял со стола жестяную кружку.
— За Победу! — заорал порядком захмелевший Рыжков, заметивший жест комэска. — А где моя кружка?
— Иди лучше подыши свежим воздухом, — беззлобно засмеялся над ним лейтенант Петрухин. — Проветрись!
— В самом деле, Прорва, ты или закусывай лучше, или завязывай так набираться, — Малахов недовольно дернул щекой. — Мне даром не нужно, чтобы тебя завтра в непотребном виде командование обнаружило. Знай меру!
Рыжков поворчал немного, но подчинился. Встал из-за стола и вышел на улицу, покачиваясь и задевая стены. Экспат залпом жахнул противную теплую жидкость, отдающую сивухой, забросил торопливо в рот кусок вареной картофелины и отправился на хозяйскую половину договариваться насчет удочек.
Но здесь его ждала неудача. Женщина легла спать, и сержант, потоптавшись немного перед плотно закрытой дверью, негромко ругнулся и вышел на улицу перекурить. Постоял чуть-чуть на крыльце, вглядываясь в огромное звездное небо и вдыхая полной грудью свежий воздух, напоенный ароматами молодой травы и листьев, а потом присел на ступеньку рядом c Рыжковым, который благополучно привалился головой к перилам и мирно похрапывал.
Сержант достал папиросу, прикурил и расслабленно замер. Хорошо. Где-то далеко-далеко глухо гремит канонада, со стороны аэродрома доносится едва слышный гул моторов — это летают истребители-ночники. Да, а на «Илах» ночные полеты противопоказаны — выхлопы из движка так ослепляют пилота, что он не может нормально управлять самолетом.
— Гришка, ты? — хрипло вопросил Прорва, неожиданно проснувшись. — Который час?
— Да хрен его знает, — Дивину было откровенно лениво переться в дом за оставленными на кровати наручными часами. — Иди ложись нормально, чего здесь-то дрыхнешь.
— Все путем! — Рыжков попытался подняться, но ноги его совсем не держали, и он плюхнулся обратно. — Дай закурить… и огоньку! — он навалился на плечо экспата и дыхнул перегаром в лицо.
Григорий брезгливо поморщился, отвернулся и попытался отодвинуться.
— Вот ты нажрался, как свинья, — сказал он с досадой, — так будь человеком!
— Что?! — вскинулся вдруг оскорбленно Прорва. — Ты мне поговори еще! Забыл, что я теперь старший сержант, а ты просто сержант? А ну встал, как положено! Ишь, разговорился, мигом о субординации напомню.
— Да успокойся ты, товарищ страшный сержант, — засмеялся Дивин, наблюдая за крохотным алым огоньком на кончике папиросы. — Если хочешь, я тебе даже честь отдам, причем в полном соответствии со всеми требованиями устава. Но только завтра, на трезвую голову. Идет?
Рыжков посопел немного, потом вдруг размахнулся и ударил экспата. Тот смотрел в этот момент в другую сторону и не успел среагировать должным образом. Тяжелый кулак больно врезался ему в ухо с неожиданной силой так, что в голове зашумело, а перед глазами поплыли разноцветные пятна.
— Ты что творишь?! — сержант вскочил на ноги и схватил обидчика за шиворот. — Чего руки распускаешь?
— Пусти, гад! — придушенно захрипел Прорва, пытаясь вырваться. — Пусти!.. Вот тварь горелая!
Последние слова словно ударили Григория током. Темная ярость поднялась изнутри, затопила целиком. Несильно хрустнули кости, изменяя свою форму, темнота привычно уступила место серой дымке, и Дивин, оскалившись, сильно встряхнул человека, точно мешок картошки. Растягивая удовольствие, поднял на вытянутой руке перед собой, сжав его горло клешней так, чтобы не перерубить раньше времени, а потом без особых усилий приблизил к себе вплотную и клацнул страшными жвалами-челюстями у самого носа Прорвы.
Глаза у Рыжкова полезли из орбит. Лицо исказилось, а из горла раздался тоненький, как у поросенка, которого режут, визг.
— И-ииииииииииииииииии!!!
Экспат вздрогнул, приходя в себя. Клешня бессильно разжалась, и человек упал вниз. Покатился по ступенькам, продолжая визжать, вскочил на четвереньки и так понесся к забору прямо через грядки, не разбирая дороги, словно диковинный зверь. Обостренный слух донес до Григория встревоженные возгласы в доме, грохот покатившейся по столу кружки, а потом топот людей, спешащих на улицу.
Сержант сделал несколько шагов в сторону, прячась за густой сиренью, растущей прямо под окнами избы, и торопливо запустил процесс обратной трансформации, ругая себя за несдержанность. Черт, надо что-то придумать побыстрее, а то все пойдет вразнос! Как теперь убедить Рыжкова, что ему все это просто почудилось?
* * *
За окном иллюминатора плыли белые облака. Время от времени самолет выдирался из их липких объятий, и тогда в глаза било яркое-яркое солнце. Иногда сквозь редкие разрывы можно было рассмотреть землю, тоненькие паутинки дорог, зеленые прямоугольники полей и синие прожилки рек.
Григорий сразу после взлета откинулся на стенку, поднял воротник шинели, надвинул на глаза пилотку и закрыл глаза. Хороший солдат всегда высыпается впрок. В окно он смотрел только пару-тройку раз, когда кто-нибудь из однополчан замечал внизу что-нибудь интересное и пытался привлечь внимание товарищей. А потом решительно плюнул на это дело. Особенно, когда заметил напряженный взгляд, которым его буквально буравил сидящий напротив Прорва. Да, глупо вышло.
Хорошо еще, что удалось убедить всех, что, мол, померещилось Рыжкову невесть что с пьяных глаз. Комэск Малахов потом долго пугал и без того белого как полотно свежеиспеченного старшего сержанта подступающей к нему вплотную белой горячкой. Прорва кивал, дрожал всем телом, безостановочно икал и смотрел на Дивина, мирно стоявшего в сторонке, с диким ужасом. И спать в одной избе с экспатом отказался наотрез. Собрал нехитрые пожитки и свалил к своей поварихе.