– Ты знаешь, что бунтовщики-грассы причиняют зло множеству ни в чем не повинных людей. Людей, для которых мы стараемся, которых желаем защитить от Лордов. Я говорю обо всем человечестве.
Елена смотрит на него расширившимися глазами, потом кивает:
– Наверное, да…
– Ты могла бы оказать огромную услугу и самой себе, и всем нам, если бы просто сказала нам правду. Что твой отец действует против человечества. Что он принадлежит к бунтовщикам.
Я чувствую, как Лукас с огромным усилием обливает девушку горячей волной. Елена сопротивляется, как только может, но она уже проигрывает битву. Лукас на мгновение отводит взгляд, просто чтобы собраться с силами. Если сейчас он хоть чуточку усомнится, то не сможет этого сделать.
Снова повернувшись к девочке, он медленно говорит:
– Твой отец – бунтовщик.
Лукас смотрит прямо в глаза Елене и кладет ладони на ее руки.
Сопротивление девочки сломлено. Ее взгляд меняется, глаза стекленеют. Она уже совершенно спокойна.
– Мой отец бунтовщик.
– Он причиняет зло невинным людям.
Девочка кивает, уже ничуть не возражая:
– Невинным людям.
Лукас отодвигается от девочки и прижимает ладони к собственным вискам, покачивая головой.
– Нет. Елена, погоди…
Но уже слишком поздно. В это самое мгновение в комнату решительным шагом входит Посол. И молодой Каталлус, а следом за ним – отряд солдат-симпов. Каталлус ухмыляется и кивает Лукасу.
– Не надо… – Лукас готов умолять.
Посол делает короткий жест, и солдаты подхватывают Лукаса под обе руки.
Елена улыбается, ничего не понимая, она не отводит глаз от Лукаса. Она радуется, что сделала то, чего он пожелал.
Лукас смертельно бледен.
– Заберите ее! – рявкает Посол, и двое других солдат выволакивают Елену из комнаты вместе со стулом и цепями.
Девочка при этом все так же улыбается.
– Казнить ее и ее отца за государственную измену!
Я роняю руку Лукаса и открываю глаза:
– Лукас!
Он не смотрит на меня. На его ресницах повисли слезинки, но он не позволяет им упасть. Чувства вины и тоски так сильны в нем, что мне кажется, будто на меня свалилась гора.
– Я не знал, что она отдаст такой приказ.
Он говорит правду.
– Я просто хотел, чтобы она меня любила. Смотрела на меня как на сына, а не как на пешку в той игре, которую она ведет. Каждый заслуживает того, чтобы иметь мать, Дол. Даже я.
Я пытаюсь справиться с потрясением. Меня переполняет отвращение к женщине – матери! – которая способна вот так поступить с ребенком.
С собственным сыном.
Я содрогаюсь всем телом.
– Я… Я не знаю, что тут сказать.
Лукас вытирает глаза тыльной стороной ладони:
– И не надо. Мне просто нужно было, чтобы ты знала.
Я знаю куда больше, чем может вообразить Лукас.
– Я понимаю, Лукас. Действительно понимаю.
Наш разговор окончен. Наверное, нам пора идти. Но я не шевелю ни единой мышцей. Вместо этого я пристально смотрю на Лукаса, желая, чтобы он придвинулся поближе ко мне.
И самым чудесным, волшебным образом он это делает.
– Пожалуйста, Дол…
Позволь мне.
Я чувствую, как его кожа прикасается к моей, легко, как дуновение ветерка. Лукас просовывает пальцы под мою повязку и, не отводя от меня глаз, сдвигает тонкую полоску муслина. Я задерживаю дыхание.
– Я не один из них. Я не такой, как она, – говорит Лукас. Он дергает вверх свой рукав, снимает кожаный браслет и обнажает запястье. – Я такой же, как ты, Дол…
Четыре голубые точки, цвета чистого неба.
– Ты мне нравишься, Дол. Рядом с тобой я чувствую себя лучше.
Ты мне тоже нравишься, Лукас. Но вслух я этого не говорю.
– Я тоже могу помочь тебе почувствовать себя лучше.
Яркий дневной свет становится еще ярче. Я не слышу ничего, кроме гудения ветра и воды в ушах.
Я позволяю своей повязке ослабнуть в его руке. На моем открытом запястье – полоса светлой кожи, выделяющаяся на фоне остальной руки, и на нее падают теплые солнечные лучи.
Но я все равно вздрагиваю.
Лукас смотрит на меня. Это вопрос… Снова все тот же вопрос, просьба.
Позволь мне.
Он прижимает свою руку к моей и начинает медленно обматывать их тканью. Точно так, как в моем сне. Соприкасаются наши локти, потом предплечья. Запястья. Я закрываю глаза и чувствую тепло Лукаса. Оно совсем не похоже на резкую, обжигающую волну, которая исходит от Ро. Это опьяняет. У меня колотится сердце, я дышу с трудом.
Лукас прижимает свои пальцы к моим сильнее. Пытается переплести их с моими, все приближаясь и приближаясь…
Только на этот раз наши руки настоящие, и я не сплю. Теперь в моей жизни ничто даже отдаленно не походит на сон – больше не походит.
И вот уже из глубины поднимается волна печали. Она давит на мои глаза изнутри – и слезы вскипают, желая выплеснуться наружу. Мне кажется, что я могу вот-вот утратить власть над собой, словно мои слезы могут меня затопить. Я вижу свой дом, вижу Ро… вижу все, что уже потеряла и еще могу потерять, если позволю…
Я не могу позволить.
Я не готова к этому.
И я сжимаю пальцы в кулак. Опять.
– Лукас… – Я отдергиваю руку. – Я не могу.
– Что? Почему? – Он поражен. Растерян.
– Не знаю.
Но это ложь. Я знаю. Это ложь ради некоего имени, и имя это – Ро.
На лицо Лукаса набегает тень.
– Хорошо…
– Не надо так говорить, Лукас. Ничего тут нет хорошего. Я ведь все чувствую, помнишь?
– Я сблизился с тобой. Мне хотелось, чтобы тебе стало лучше. Если ты сама того не желаешь, это твой выбор. – Лукас бросает мне мою повязку. Он разозлен. – Нам надо идти. Я сказал Фрили, что вернусь до наступления темноты.
Он поворачивается и идет к дороге. Я, спотыкаясь, спешу за ним, быстро сокращая расстояние между нами. Я стараюсь сменить тему:
– Как ты это сделал? Ну, этот фокус с Фрили и документами. Ты что, действительно оформил бумаги?
Лукас сбавляет ход:
– Не знаю. Я и сам удивился не меньше тебя. Я, вообще-то, собирался вытолкнуть его из вертушки и лететь без него.
Лукас лжет, по крайней мере, в последней части.
Я останавливаюсь: