Но что, если там что-то все-таки было? Что-то такое, чего не увидеть глазами? Я никогда не видел существ, призванных из Небывальщины, но Джастин часто рассказывал о таком, и я сомневался, чтобы он сочинял. Из подобной твари вышел бы идеальный охотник — в самый раз для того, чтобы натравить его на вздорного ученика, не желающего по-хорошему надевать смирительную рубашку.

Я сделал два медленных шага к игровому автомату, глядя на его экран. Я не обращал внимания ни на звездолет, ни на астероиды, ни на огромный, парящий над горизонтом череп. Я не обращал внимания на полосы помех, начинавших перечеркивать экран по мере моего приближения — даже моего слабенького магического поля хватало, чтобы компьютерная начинка реагировала на мое присутствие. Нет. Я смотрел только на стеклянный экран и на то, что в нем отражалось.

Я видел отражение своего долговязого силуэта. Я видел отражение магазина — стеллажей и проходов между ними. Я видел отражение стеклянной входной двери.

И Твари, стоявшей перед ней.

Тварь была огромна. Я хочу сказать, размерами она была больше, чем дверь, сквозь которую она неизвестным мне образом прошла. Очертаниями она более или менее напоминала человека, только неправильных пропорций. Плечи слишком широкие, руки слишком длинные, ноги слишком толстые и скрюченные. Все тело ее заросло шерстью, а может, каким-то мхом. Или и тем, и другим. И глаза — пустые, бездонные, в глубине которых тускло светилось какое-то фиолетовое сияние.

Я почувствовал, как начали дрожать мои руки. Что там дрожать — трястись. Точнее говоря, дергаться, как в конвульсиях. Бумажный пакет ритмично похрустывал. У меня за спиной стояло существо из потустороннего мира. Я ощущал его — всего в семи или восьми футах от меня, реальностью не уступавшее Стену. Ощущал всеми чувствами, кроме зрения. Мне потребовалось сделать над собой нешуточное усилие, чтобы повернуть голову и бросить взгляд через плечо.

Ничего. Стен продолжал совать в пакет купюры. Никого другого в магазине не было. Дверь не открывалась с того момента, как я вошел. Над ней висел колокольчик — он бы зазвенел, если бы она открывалась. Я снова посмотрел на отражение.

Тварь стояла на пару футов ближе.

И улыбалась.

Форма ее головы распознавалась плохо из-за покрывавшей ее чешуи или сбившихся в бесформенные дреды волос. Но ниже глаз я ясно видел рот, слишком широкий для настоящего, полный неправдоподобно острых зубов — в нашем мире таких не бывает. Такую улыбку можно было бы отыскать только в обдолбанных, укуренных кошмарах Льюиса Кэрролла.

Мои ноги угрожали превратиться в кисель. Я не мог совладать с дыханием. Я не мог пошевелиться.

Страх пробегал по спине ледяными спазмами и стекал холодным потом. Я ощущал исходившую от Твари враждебность — не бездумную злобу обиженного мной одноклассника, не холодную, расчетливую ярость Джастина. Нет, эта злоба была совсем другой: шире и бездоннее океана. Ядовитая ненависть, древняя и порочная настолько, что, казалось, способна убивать сама по себе. Казалось, эта злоба клубится вокруг чудовищной головы зловонным, отравленным облаком.

Тварь хотела меня уничтожить. Причинить мне боль. И при этом наслаждаться процессом. И что бы я ни сказал, что бы я ни сделал, я не в силах был изменить этого. Я представлял собой объект, подлежащий ликвидации, причем по возможности более замысловатым способом. Без жалости. И без страха. И еще: эта тварь была древней, невообразимо древней. И терпеливой. Каким-то образом я понимал, что если разочарую ее, терпение ее лопнет и то, что им сдерживалось, разъест меня быстрее самой крепкой кислоты. Я ощущал себя испачканным — одним присутствием этой Твари, оставившим на мне пятно, которое невозможно стереть или смыть.

А потом оно оказалось прямо у меня за спиной, так близко, что могло бы до меня дотронуться, возвышаясь надо мной исполинской, наводящей ужас громадой.

Оно наклонилось. Из-за частокола острых, как у акулы, зубов высунулся раздвоенный язык.

— То, что ты сейчас ощутил, — прошептала Тварь негромко, спокойно, с безукоризненным произношением, — настолько близко от тебя, насколько разум твой может осознать значение моего имени. Как дела?

Я пытался сказать что-нибудь. И не смог. Слова отказывались срываться с моих губ. Я даже не мог набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы выдавить из себя хоть звук.

Черт подери. Черт подери. Я ведь не какой-нибудь перепуганный пацан. Не просто беспомощный сирота, которого собирался покарать кто-то на несколько порядков старше и сильнее. Я касался сил самого Творения. Я сам сделался силой природы. Я видел такое, чего не дано видеть никому. Делал такое, чего не дано делать никому.

И все, что я мог спросить у себя в минуту вроде этой: «А что бы сделал на моем месте Джек Бёртон?»

— С-спасибо, х-хорошо, — выдавил я из себя хриплым, почти неслышным голосом. — Задачка с-сложная, а я спешу. М-может, у вас п-прозвище п-попроще найдется?

Улыбка у Твари сделалась шире.

— Жалкая Закуска, среди имен, даденных мне теми, кого я расчленил, — последнее слово Тварь произнесла с нескрываемым наслаждением, — несколько раз повторялось одно.

— Д-да? И к-какое же?

— Тот, — промурлыкала Тварь, — Кто Идет Следом.

Глава тридцать вторая

— Тот, Кто Идет Следом? — переспросил я, без особого успеха пытаясь изгнать дрожь из голоса. — По части устрашения бывают имена и круче. Я бы выбрал то, из автомата. Оно загадочнее.

— Не торопись, — пробормотал бестелесный голос. — Перед концом ты все поймешь.

— Э, чувак? — осторожно поинтересовался Стен. — Это... Ты с кем это разговариваешь?

— О, расскажи ему, — заявила Тварь. — Это будет забавно.

— Заткнись, Стен, — сказал я. — И убирайся.

— Э?.. — не понял Стен. — Чего?

Я резко повернулся, наставив на него свой бумажный пакет. Руки мои прошли при этом сквозь то место, где одновременно находился и не находился Тот, Кто Идет Следом.

— Убирайся отсюда к чертовой матери!

Стен готов был расшибиться, выполняя мой приказ. По дороге к выходу он буквально упал пару раз, поскользнувшись на полу. С округлившимися от ужаса глазами он распахнул дверь и вывалился в ночь.

Я повернулся обратно к отражению в экране, и как раз в то мгновение, когда я снова различил в нем силуэт, что-то взорвалось у меня между лопатками. Я врезался лбом в экран автомата с силой, от которой по стеклу пробежала паутина трещин. Резкая, до тошноты сильная боль пронзила мою голову, и я пошатнулся.

Пошатнулся, но все-таки не упал. Джастин Дюморн бывал со мной жесток. Конечно, мне никогда не доставалось от него так сильно, я никогда так не пугался и боли такой еще не испытывал, — с другой стороны, такого еще ни разу не происходило взаправду. Я схватился руками за металлический корпус автомата, заставил свои пальцы цепляться что было сил, но все-таки не упал.