А черви были меланхоличны. Они почти не двигались.
Мы трогаемся снова. Теперь мы почти миновали вершину. Отец и мать о чем-то разговаривают. Они всегда, когда вместе, разговаривают тихо-тихо. Но я знаю, что не для того, чтобы я их не слышал. Они иногда говорят так, чтобы самим не слышать друг друга.
Так бывает после того, как отец загуляет. Он становится смирным. К нему можно подойти. Можно его обнять, потрепать волосы на груди. Осмотреть подробно его тело, всякие родинки...
Мы начинаем спускаться.
Это другая сторона деревни. Здесь живут богаче. У них есть холодильники. У них есть унитазы. Некоторые ездят на своих собственных машинах.
Здесь сады совсем другие, другие заборы и другие улицы. Почти везде асфальт. Палисадники аккуратные, и заборы из камня. Это «немчура» — как их называет дед. Его здесь пару раз крепко избили. «Хотел кому- то засунуть», — сказал отец.
Здесь на цепях сидят другие собаки, не дворняги. Они молча подходят к забору и смотрят на тебя. А зимой они, красивые, пушистые, бегают рысцой по белым дворам. В них нет ни дружбы, ни рабства... Они как наемники. Может, их лечил дед Вилли...
Мы идем по улице. Я очень волнуюсь. Это другой мир, здесь, я чувствую, все по-другому. На нас никто не смотрит. Во дворах тихо и не пахнет едой.
Отец начинает нервничать. Он болтает без умолку. Он начинает строить мне рожи. Это крайняя степень. Мы с матерью молчим. Она любила деда Вилли. Она ему вводила катетер, когда он не мог мочиться. Рак простаты. Он стеснялся, а она говорила, что да ладно, ладно, я же врач... А он улыбался, от боли улыбался: «Я тоже врач...» Она потом делала ему морфий. В конце концов он махнул рукой. Он, наверное, так устал... От боли, от уколов, от стесненья, от того, что женщина копается в его члене... Мать мне потом рассказала, что он попросил ее сделать укол. «Надо кончить...» — сказал он. Мать все предусмотрела. Они такие предусмотрительные, врачи. Она унесла все, что он мог вколоть. Все. Все его ампулы, все его шприцы. Она оставила только его чемоданчик. «Если хотите, я у вас поживу», — сказала мать, но он отказался. Он хотел быть один. А она все унесла. Все выгребла и унесла. Его все эти штуки, которые он вводил, и звери засыпали... Он смотрел, оставался с ними один, пока они не уснут совсем... Хозяева не могли. А он оставался с ними один...
--- Я поняла этот момент --- Когда он решил — Он не смотрел на меня --- Всегда старался смотреть --- Даже когда я вводила катетер --- А в тот вечер он отводил глаза --- Он был, как обычно, спокоен --- Но его глаза --- Он смотрел все время в окно --- Я думала сначала, он ждет кого-то --- Спросила, вы кого-то ждете? --- Нет-нет --- Так, говорит --- Я вывела мочу --- Ну как, полегче, говорю --- Да-да, спасибо, дочка --- Все хорошо --- И он молчал потом --- Лег и молчал --- Все время, пока я прибирала --- Я все поняла --- И никак не могла сосредоточиться --- Возьму одно, другое --- Никак не могу собрать флаконы, шприц потеряла --- Перчатки порвала --- А он вдруг поднялся на кровати и спрашивает, ты здесь? --- И голос совсем другой --- Такой твердый --- Да, я здесь, говорю --- Здесь --- Сейчас --- Он снова опустился и слышу — вроде бы заснул --- Я дверь закрыла к нему и все быстро собрала --- Потом села и жду --- Все тихо --- Он не встает --- Я подумала — может, ошиблась --- Нет --- Этот момент я помню --- Всегда его чувствовала --- Когда хотят кончить все --- Ну ладно, выхожу и обернулась --- А он стоит в окне, в своей комнате, и смотрит на меня --- В рубахе белой-белой --- Стоит и смотрит --- Так, наверное, на него смотрели звери его --- Те, которых он должен был усыпить --- А я как побегу! --- Как побегу! ---
-------------------------
-------------------------
Я не мог стоять в середине комнаты. Здесь было так пусто.
Я сел на пол в углу, озираясь, как зверь в чужой клетке. И жизнь дедушки Вилли понемногу проникала в меня сквозь ноздри, через глаза и уши. Я сидел и слушал эту жизнь. Только вдалеке, где-то в саду, мать и отец опять о чем-то разговаривали.
Я сидел в комнате, где он спал. Сквозь ставни проникали плоские, как перегородки, потоки света. Меня поразила узкая кровать. В том доме, где я жил, кровати были широкие — на двоих, на троих... А на этой и я бы не смог повернуться. Она стояла голая, как скелет. Коврик, плетенный из старых тряпок. Тапочки. Высохшие. Я их помял в руках и поставил на место.
Шкаф, покрашенный яркой желтой краской, и стул с высокой красивой спинкой, выгнутой и тонкой. Маленький стол, ничем не покрытый, кроме пыли. В полумраке посверкивали маленькие шарики на ящиках этого стола.
Я встал и открыл шкаф. Там висел пиджак, две белые рубашки и галстук. Я достал пиджак и принялся его рассматривать. «Странный пиджак», — думал я, как дикарь, я и был дикарь... Это был нормальный двубортный черный в синюю искру пиджак. Оглянувшись, я начал его напяливать. Он был огромен. Я стал как пугало. Ха-ха-ха! Пугало, которого даже воробьи не боятся. Посмотрев, как висят рукава, я его бережно повесил обратно. И закрыл шкаф.
Вещи мертвых, которых ты не знал, полны отчуждения. Только книги избегают этой участи. Здесь их было не много. Они стояли на этажерке в один ряд, уместившись на одной полке. Я потрогал переплеты и сел рядом.
Корешки были старинные, как на книгах, которые приносили старухи, чтобы петь над мертвым. Я достал одну и открыл. Буквы острые плясали перед глазами, маршировали и выстраивались в странные колонны. Все новые предложения начинались с буквы красного цвета.
Отец потом мне объяснил, что это старые книги деда Вилли на немецком языке. Старые книги по ветеринарному делу. Там было много красивых рисунков.
--- Ты, если хочешь, возьми с собой книгу --- Только здесь нет по-русски --- Наталья все раздала ---
Он погладил меня по голове и снова пошел в сад. Смерть делает нас на минуту добрее, не правда ли?..
Я стал смотреть другие книги. И нашел единственную на русском языке. С картинками, их там было немного, но зато какие... Меня они так поразили, что я начал прятать книгу. Заметался в поисках сумки какой-нибудь. И не нашел ничего лучше, как просто засунуть ее за резинку шорт. Там были страшные и влекущие рисунки... Я стал красный как рак, когда увидел девушку с топором, с распущенными волосами... Она шла по болоту, под звездами, и глаза ее светились... А на другом рисунке мальчик, одетый в яркие тряпки, с колокольчиками на голове, с красным ртом смеющимся, держал на руках голову... Отрубленную голову с короной...
Я решил показать эту книгу кому-то, кто ее у меня не отнимет. Кто мне скажет, что это такое.
Но нужно было ее вынести сначала.
Я выглянул в сад. Отец и мать стояли под деревьями довольно далеко. Отец стоял опустив голову. Над ней поднимался дымок. Я залез под крыльцо и нашел там старую сумку, полную собачьей шерсти.
Наверное, у деда была когда-то собака... Я спрятал книгу туда и задвинул сумку подальше. В самый дальний угол. Потом, я приду за ней потом... Один... Они не успеют продать дом, как я вернусь за ней...