Я сидел и с благодарностью жрал эту лапшу. Я даже просил добавки. Мне было наплевать! Пусть Витька орет. Если бы она мне дала суп из червей, я бы сожрал его, будто манну небесную! А Витька пусть кобенится.
Она не обижалась. Ходила между нами и окном. Она была как недопроявленная фотография. Как лисицы в клетке. Они никогда вам в глаза не смотрят!
Иногда, стоило ей немного изменить маршрут, приблизиться, я чувствовал ее запах. Ее удивительный запах... Я вдыхал его, еще и еще, еще, ну Фриц, ну давай! Потом ты его распробуешь! А сейчас давай! Ноздрями работай!
Летом она иногда присаживалась с нами за стол. Мы должны были есть быстро и сматываться до прихода Беспалого. Я забывал жевать. Я видел ее подмышки! Ее волосатые подмышки...
Я сидел с вилкой во рту, а глаза бешено метались по стенам. К ней, по рукам, слегка по лицу, и снова, как бешеный таракан, глаза мои носятся по кухне. Потом чуть лучше. Она отходила, вставала. Глаза успокаивались, я начинал жевать...
Я всегда молчал в ее присутствии. Даже добавку просил одними глазами! Хорошо же смотрелся! Жирный, краснорожий и лапшу жрет, которую даже доходяга Витька ест только из злости!..
Как все это мимолетно... Как остро и мимолетно!
-------------------------
-------------------------
Это было почти каждое утро. И каждое утро я выскальзывал в окно. Я чувствовал, что стоит мне встретиться с нею глазами, как между нами вырастет стена. И тот, кто ее увидит первый, тот погибнет... Это была игра, в которую мы оба играли. И мы оба будто закрыли глаза, чтобы стать невидимыми друг для друга...
Когда приезжал Витька с отцом, все менялось. Они приносили нормальную жизнь, запахи пота, табака, крики по утрам, стук домино... Отец Витькин приносил свою руку без большого пальца, и этот отсутствующий палец сразу ставил все на свои места. Витька мне помогал перенести простыни в дом к моей прабабушке. Простыни еще некоторое время пахли тем домом, а потом все выветривалось.
Впервые я влюбился в нее раньше. Еще в городе. Уже одно то, что она была наполовину немка, устанавливало связь между дедушкой Вилли, ею и мной. Я сам установил эту связь. Она дала мне впервые прочитать «Песнь о Нибелунгах». Там были телефоны жэка и рецепт, как солить сало. Наверное, это она записала. Она так привыкла к себе, к своей призрачной родине...
Я потом долго ходил как глухой. Эти стихи сделали меня задумчивым. Я даже иногда за столом забывал ложку во рту. А это о чем-то говорит! Я стал тих и печален. Будто все время ходил с плеером в ушах и там была грустная музыка. Я чуть не плакал, прочитав эту книгу. И там, где Хаген вступает в свой последний бой, в том замке, у жены Зигфрида, я вообще разрыдался. Зигфрид был для меня сказкой. Он должен был умереть. И только Хаген, этот «предатель», был поистине реален в своей мудрости и преданности. Он мне казался реальным человеком. Я его сравнивал с мужчинами вокруг меня. И только один был на него похож. Только один. Дядя Георгий... Со своим могучим, но уже клонящимся к закату телом, со своим молчанием... Со своим гарпуном он стоял на помосте... И в его фигуре, стоящей на этом помосте, посреди зала на бойне, было такое величие... Красота Игоря была отраженной. Он был как заря, как хрупкая полоска, полная ослепительных обещаний. Солнцем был дядя Георгий... И это солнце, клонясь к закату, пылало еще ярче...
Потом я читал другие сказания. Меня это захватило всего. Я даже начал читать сагу об Амлете... Древнюю историю о датском принце, который притворился сумасшедшим, чтобы отомстить за убийство отца... Он ушел жить к свиньям! Сидел среди них и точил из дерева крючья! Он вымазался в дерьме, и все забыли его настоящее лицо!.. В самом имени Саксона Грамматика уже звучало настоящее волшебство, которое древнее всех сказок мира. Я наткнулся на сказание о Сигурде, на пророчества колдуньи-вельвы... Я будто шел на запах костра. Одного гигантского костра, запахом которого была легенда о Зигфриде и все легенды о феях и никсах, о кобольдах и великанах...
Передо мною будто обнажились корни огромного дерева... Корни, так глубоко погруженные в землю, что от этого кружилась голова... Вершина была недосягаемо высока... Я будто плыл среди корней, которые молча хранили тайну. Это было физически ощутимо.
Стоило только зажмуриться — и я уже плыл среди корней огромного, как гора, дерева... И эти обнаженные корни молча протягивали ко мне свои ветви... Ночами мне становилось так тяжело оттого, что я не смогу посадить обратно в землю это дерево.
Я лежал ночами и думал, спокойный от страха, проплывая среди этих корней. Это была совсем отдельная жизнь. Но иногда я просыпался в слезах... Это были другие слезы. Я взрослел. Ведь только взрослые плачут от счастья.
Это была внутренняя правда. И восхищение корнями этого волшебного дерева под названием «жизнь». Я опускался все ниже и ниже, в другие области...
-------------------------
-------------------------
Доходило до того, что я стеснялся смывать за собой в клозете, когда бывал у Витьки. Я никак не мог увидеть себя в зеркале. Витькин отец был высокий. Он повесил зеркало для себя.
Эта женщина сводила меня с ума. Ох каким жарким было то лето!..
Стоило мне закрыть глаза, я видел ее. Тонкие руки. Белая прозрачная кожа. И волосы, огненные, наверное, они были жесткими... Моя мать часто видела ее раздетой. Сидящей на кресле. У нее были эти «женские» проблемы.
Я не мог никак сосредоточиться, когда мастурбировал! Я видел ее!
Приходил из школы, плелся на кухню... Заглядывал в холодильник. Ел стоя. Быстро, быстро и еще быстрее. У меня будто могли отнять! Потом шел в комнату, в свою комнату с аквариумом... Садился на стул, и у меня ничего не получалось! А вот когда перед глазами мелькала наша училка по литературе, все происходило мгновенно! Я выплескивался и сползал на пол! Становилось так грустно, что я не вставал, так и оставался лежать... Всегда сначала грустно, а потом все равно... Может быть, это и есть ясность?!
Лежа, я следил глазами за рыбами... Аквариум у меня всегда вызывал мысли о рае... ...Я помню тот день. Она опять пришла в больницу к моей матери.
Я бродил здесь после школы. Темные коридоры, гулкие пустые подвалы меня успокаивали. Я мог делать все, что хочу. Я мог лечь на пол и уснуть. Прямо в проходе. Мог запеть, мог танцевать здесь сам с собой, насвистывая себе тихо-тихо... Там- там-там, тра-да-та-та-та-там...
Здесь все были больны. Все. От врачей до стен. Даже лопаты и веники, даже халаты были больны и спокойны. Болезнь, страдания, смерть, изоляция... Эта общая участь делала всех нас спокойными и ясными... Мы все тут двигались как во сне. Это напоминало храм.
Те, кто шли на поправку, нуждались в развлечениях. А те, кто уже никогда не поправятся, видят по утрам на обходе улыбку врача. Я помню ее на лице матери. Ее ни с чем не перепутаешь. Врачи... Они просто печальные клоуны. Клоуны в ожидании хороших новостей...