Старик с гривой седых волос сидит за столом напротив.
– Так было? Ты тогда меня увидел и спросил… – говорит Шполер Зейде.
– Да. Я спросил: «Шо робити, дiду?». [109]
– А я тебе что?
– А не ответил ты!
Затаив дыхание, на них – двух стариков – смотрят баба Парася и Маргарита.
– Вус махт аид? [110] – спрашивает, улыбаясь сквозь слезы, дед Грицько.
– Дрейцех, [111] – весело отвечает Шполяр Зейде.
– Юр? [112]
– Шлэпцах. [113] Всё помнишь, Грицю. Как там говорил рабби Нахман из Браслава. Виноват я, спорил с ним всё время. Донимал. Но это он хорошо сказал: «Как хорош и прекрасен этот мир, если мы не теряем в нём Души».
И тут Шполяр Зейде вздыхает и запевает. Дед Грицько улыбается и подхватывает. Это не песня со словами. Это «Нигун». Напев. И столько в нём души, покоя и сердца, что светлеют лица бабушки Параси и Маргариты. Сидят они и слушают. И хотят, чтобы это продолжалось и продолжалось.
– Может, чаю? Или горилки? – очнувшись, спрашивает баба Парася Шполяр Зейде.
– Горилку [114] будем пить на свадьбе.
– Думаете, будет свадьба? – спрашивает Рита.
– Не думаю. Знаю! – Шполяр Зейде прислушивается. – Он уже идёт.
Улица села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.
На всех пунктах наблюдения приникли к биноклям. Селяне подглядывают в окна, из-за заборов. По улочкам, в тумане пешочком, сопровождаемый Гороховским и телохранителями, идёт старик Финкельштейн, и все камеры слежения фиксируют это.
У хаты деда Грицька. Ночь.
Финкельштейн останавливает своих телохранителей и Гороховского. Сам открывает калитку. Глухо ворчит пёс Полкан. Исаак на лавке под окном просыпается. Видит своего деда.
– «Ша»! – командует он собаке и на идиш деду: – Заходи!
Дед входит во двор. Внук и дед стоят и смотрят друг на друга.
– «Зиндале». [115] Ты похудел…
– «Зейде»! [116] Сделай что-нибудь, «Зейде». Я не могу без неё жить!
Финкельштейн осторожно стучит в двери хаты.
Дверь открывается. В дверях дед Грицько.
Финкельштейн смотрит на него. А он смотрит на Финкельштейна.
Финкельштейн склоняет голову перед дедом Грицько!
Продолжается напев, ведомый двумя мужскими голосами, начатый дедом Грицько и Шполяр Зейде.
Спутник. Поле возле села Песчанное. День.
С огромной высоты поле, где идёт подготовка к свадьбе.
У Мемориала Цадика Шполер Зейде. День.
Накрываются столы на поле. Крепится балдахин для «Хупы», Белый свадебный шатёр.
Этим руководят Гороховский и Гутман.
Улицы села. День
Автобусы с множеством хасидов в сопровождении милиции въезжают в село по пыльной просёлочной дороге.
А в самом селе переполох. Кучи машин. Сигналят лимузины. Они не могут разъехаться на узких улочках.
Какие-то арабские шейхи. Африканцы в мундирах. Среди всего этого мотается милиционер Нечипоренко. Всё объясняет, всех разводит. Потеет.
– Господи! Такого даже не снилось. Президенты, премьер-министры, шейхи, банкиры… – он бормочет, загибает пальцы.
Но тут снова крик и гудение машин. Милиционер снова бежит на выручку. В помощниках у него десяток милиционеров и проштрафившиеся мафиози – Жора и Федька.
Мэр Борсюк и механизатор Петро Онищенко разговаривают с Саймоном Стерном и Мак О'Кинли. Переводит учительница Золотаренко.
– Как аналитик, – говорит Мак О'Кинли, – предсказываю наплыв паломников. Так что советую вам птицеферму перенести.
– Да вы что! – обижается мэр Борсюк. – Я теперь каждый день в район вместо одной машины с яйцами пять отправляю. И три цистерны с молоком!
– Не скрою, очень интересно слышать это от материалиста, – смеётся Мак О'Кинли.
– Но поверьте, что радиус действия у этого мемориала большой. А перенос фермы наша фирма готова осуществить за свой счёт, – говорит Саймон Стерн. – И потом, это будет не перенос. Строим новую птицеферму, на современном уровне. Хотя бы вон там. Это что? – Он показывает на стоящие невдалеке от могилы цадика полуразрушенные здания.
– Оказывается, была синагога, – говорит механизатор Онищенко. – Давно. Потом церковь. А сейчас склад.
– А это? – Саймон показывает ещё на одно полуразрушенное здание.
– До вчерашнего дня не верил… – мнётся мэр Борсюк. – Там тоже была синагога.
– А потом церковь? – спрашивает Мак О'Кинли.
– Нет! Сразу склад, – даёт справку механизатор Онищенко.
– О'кей! – резюмирует Саймон Стерн. – Мы предлагаем комплексную помощь. Перенос птицефермы и восстановление этих зданий для функционального использования.
– Как? Две синагоги?! – удивляется мэр Борсюк.
– Нет! Зачем же. Одна, понятно, синагога. А это, пожалуйста, храм.
– Православный? – уточняет механизатор Онищенко.
– А у вас есть католики? – оживляется Мак О'Кинли.
– Ещё нет! Но судя по всему… – разводит руками мэр Борсюк. – Будут и католики. И буддисты будут. Тут бы гостиница на пару тысяч мест не помешала бы. Любовь это такой дефицит!
– О, мистер Борсюк! – улыбается Мак О'Кинли. – Я готов взять вас в свой аналитический отдел.
У Мемориала Цадика. Балдахин для «Хупы». Вечер.
Собирается очень изысканная иностранная публика. Президенты, Шейхи, Миллиардеры… Уж такой это бизнес – бриллианты. Он объединяет всех.
Финкельштейн знакомит с ними «Крёстного отца» Украины.
А «Крёстный отец» на вечере не один. Он с дочкой и её другом, композитором Гришей Ауэрбахом. Рядом генерал Косолапов и другие политические и не очень политические деятели.
А вокруг обязательное сопровождение этих разных премьеров и президентов – ребята с ядерными чемоданчиками, оперативные машины, вертолёты всех мастей. Куча охранников – чёрных и белых – от разных служб безопасности.