– Да, это я помню. Ужасно это все.
– Что – все?
– Ну, эти проблемы с нервами.
– Ну да. – Я вздрогнул, увидев, как вспыхнули от ярости его глаза. А мне-то откуда было знать, нервные ли у него “проблемы”, рак в последней стадии или еще какая-нибудь херня? “Энди такой чувствительный… Энди пусть лучше останется дома… Школа-пансион не пойдет Энди на пользу…”, ну а меня-то мамочка с папочкой услали из дома, едва я шнурки научился завязывать, в тупорылейшую, блин, конно-спортивную школу “Принц Георг”, второсортное какое-то заведение, но что ты – это ж так укрепляет характер, это поможет ему подготовиться к Гротону, и туда ведь совсем маленьких берут – от семи до тринадцати. Видел бы ты их рекламные буклеты, виргинские охотничьи угодья, все такое, да только не было там никаких зеленых холмов и всадников, как на картинках. Меня на конюшне лошадь так лягнула, что сломала мне плечо, и вот лежу я, значит, в лазарете с видом на подъездную аллею – и ни одной машины. Ни одна сволочь меня не навестила, даже бабуля – и та не приехала. Да еще и доктор оказался алкашом и неправильно мне плечо вправил, до сих пор иногда побаливает. И лошадей этих гребаных по сей день ненавижу.
– Ну и, в общем, – неловко сменил он тон, – оттуда они меня выдернули и запихнули в Гротон, как раз когда с папой все стало совсем плохо и его отправили на лечение. Что-то там такое с ним приключилось в метро – версии тут противоречивые, папа говорил одно, копы – совсем другое, но, – он с манерной мрачной насмешливостью вскинул брови, – р-раз и папочка в психушке! На два месяца. Никаких тебе ремней и шнурков, никаких острых предметов. Но ему там прописали шоковую терапию, и это, похоже, помогло, потому что после выписки он был как новенький. Ну, сам помнишь. Практически Отец Года.
– И, – я вспомнил ту нашу с мистером Барбуром отвратительную встречу на улице, но решил про нее не рассказывать, – что случилось?
– Да кто знает. Через несколько лет у него опять начались проблемы, пришлось снова лечь в больницу.
– Какие проблемы?
– Оххх, – шумно выдохнул Платт, – да все то же, позорные эти телефонные звонки, срывы в общественных местах, и так далее. Но, конечно же, у него никаких проблем не было, с ним все было в полном порядке, а понеслось все, когда он начал протестовать против ремонта какого-то здания: молотки стучат, пилы визжат, огромные корпорации разрушают наш город – все неправда, конечно, – и потом, знаешь, одно за другим, как снежный ком, дошло до того, что ему стало казаться, будто за ним все время следят – шпионят, фотографируют. Он стал рассылать какие-то безумные письма, в том числе и кое-каким клиентам его фирмы… В “Яхт-клубе” так всем надоел, что начались жалобы, жаловались даже его старые друзья, ну, их тоже понять можно.
– В общем, когда папа второй раз вернулся из больнички, то стал каким-то другим. Перепады настроения у него уже были не такими сильными, но он ни на чем не мог сосредоточиться и вечно раздражался по любому поводу. Где-то с полгода назад он сменил врачей, взял на работе отпуск и уехал в Мэн – у нашего дяди Гарри там домик на островке, в доме никого, один медбрат с ним, папа сказал, что морской воздух ему на пользу. И мы все по очереди к нему ездили. Энди тогда как раз был в Бостоне, в МТИ, и меньше всего на свете хотел торчать там с папой, но, к несчастью, он был к нему ближе всех, поэтому поторчать ему там пришлось.
– А он не вернулся в… – я не хотел говорить: “в психушку”, – в то место, где лечился раньше?
– Ну а как ты его заставишь? Человека против воли просто так никуда не запихнешь, особенно если человек этот никак не хочет признать, что с ним что-то не так, а он не признавал, конечно – ну и потом мы сами верили, что лекарства помогут, что все с ним будет пучком, дай только лекарства подействуют. Медбрат к нам заглядывал, следил, чтобы тот нормально питался и принимал таблетки. Каждый день папа по телефону разговаривал со своим психиатром – ну, слушай, даже доктор сказал, что все в норме, – оправдываясь, добавил он. – Сказал, если папа хочет, ему можно и водить машину, и плавать, и ходить под парусом. Наверное, не лучшая была идея – отплыть вечером, но погода была неплохая, ну и ты, конечно, знаешь, как это у папы. Бесстрашный морской волк, все дела. Геройство и отвага.
– Понятно. – Я слышал очень-очень много рассказов про то, как мистер Барбур заплывал в “неспокойную водичку”, а потом оказывалось, что там норд-ост, в трех штатах объявлено чрезвычайное положение, по всему Атлантическому побережью вышибло электричество, а Энди, шатаясь и сблевывая, вычерпывает соленую воду с палубы. Накренившиеся ночи, нос увяз в дюнах, тьма и проливной дождь.
Сам мистер Барбур, оглушительно хохоча, за воскресным завтраком из безалкогольной “Кровавой Мэри” и яичницы с беконом не раз рассказывал, как его с детьми во время урагана вынесло из пролива Лонг-Айленд в открытое море и радиосвязь отключилась, как миссис Барбур вызвонила священника из церкви Святого Игнатия Лойолы на углу Парк-авеню и Восемьдесят четвертой и всю ночь молилась с ним (это миссис Барбур-то!), пока береговая охрана не доложила, что судно причалило. (“Всего-то ветер подул посильнее, а она уж до Рима добежала, что, разве не правда, дорогая? Ха!”)
– Папа… – Платт печально покачал головой. – Мама всегда говорила, что, если б Манхэттен не был островом, он тут бы и секунды не прожил. На суше он тосковал, вечно его тянуло к морю – ему надо было видеть море, чтоб морем пахло, – помню, когда я был маленький, мы с ним ехали из Коннектикута и вместо того, чтоб вырулить напрямую на Восемьдесят четвертую до Бостона, мы сделали огромный крюк, только чтобы проехать по побережью. Вечно мечтал об Атлантике, все-все подмечал, как, например, облака меняются, когда к океану подъезжаешь. – Платт на миг прикрыл бетонно-серые глаза, снова открыл. – Знаешь ведь, что папина младшая сестра утопилась, правда? – сказал он так сухо, что я даже подумал, будто ослышался.
Я заморгал, не зная, что сказать:
– Нет. Этого я не знал.
– Так вот, она утопилась, – безучастно сказал Платт. – Китси в честь нее назвали. На какой-то вечеринке спрыгнула с яхты в Ист-Ривер – вроде как на слабо, ну так все говорили – якобы “несчастный случай”, но любой дурак знает, что этого делать нельзя, там же мощнейшее течение, ее сразу на дно утянуло. И еще какой-то паренек тогда утонул, прыгнул за ней, попытался спасти. А в шестидесятых папин дядя Венделл по пьяни побился об заклад, что за ночь доплывет до материка, – короче, папуля вечно талдычил, что вода, мол, для него – основа самой жизни, источник вечной молодости – ну да, верно. Но оказалось, что для него – не только жизни. Но и смерти.
Я промолчал. Морские истории мистера Барбура никогда не были особенно убедительными или четкими, и о самом плавании из них мало что можно было узнать, но билась в них какая-то грандиозная неотложность, манящий зуд катастрофы.
– И, – Платт сжал губы в нитку, – самый-то ужас был в том, что на воде он считал себя бессмертным. Сын Посейдона! Непотопляемый! И что до него, так чем сильнее волна, тем лучше. Он как пьянел от шторма, ты знал? Пониженное давление на барометре для него было как веселящий газ. Хотя в тот день… было, конечно, неспокойно, но тепло, солнечный такой осенний день, когда так и хочется выйти в море. Энди очень разозлился, что надо с ним ехать, он как раз заболевал и ваял что-то страшно сложное у себя на компьютере, но никто из нас и не думал, что это вообще опасно. План был такой – прокатить отца на яхте, чтоб он подуспокоился, а потом причалить к ресторану и запихнуть в него какой-нибудь еды. Видишь ли, – он заерзал, закинул ногу на ногу, – мы там с ним только вдвоем были. Мы с Энди, и, сказать по правде, папа был уже заметно того. Он за день до этого начал закипать, язык заплетался, вот-вот взорвется – Энди позвонил маме, потому что ему надо было работать и он боялся, что с отцом не справится, а мама позвонила мне. Пока я туда добрался, пока доплыл до них на пароме, папа уже потерял всякую связь с миром. Нес что-то про летящие брызги и пены очки [53] , про дикий и зеленый океан – отъехал он капитально. Энди отца в таком виде терпеть не мог и заперся у себя в комнате. Думаю, пока он меня ждал, у него случился передоз папочки. Задним-то умом я теперь понимаю, что плохо все продумал, но – знаешь, я мог бы управиться с яхтой в одиночку. Папочка бесновался дома, а мне что было делать – скрутить его и посадить под замок? И потом ты знаешь, какой был Энди, о еде и не подумает, в буфете шаром покати, в холодильнике одна замороженная пицца… прокатимся быстренько, перехватим что-нибудь на пристани, казалось – план-то неплохой, понимаешь? “Покормите его, – говорила мама, едва папочка разволнуется. – Запихните в него какой-нибудь еды”. Это у нас всегда был план А. Посадить его и затолкать в него огромный стейк. Чаще всего этого хватало, чтоб он вырулил обратно. И потом – про себя я думал, что если на материке он не утихомирится, то мы не в стейкхауз его повезем, а сразу в медпункт. Я Энди-то позвал только затем, чтоб чего не сорвалось. Думал, мне пригодится лишняя пара рук, я, сказать по правде, накануне поздно улегся и был, как говорил папа, “не под всеми парусами”. – Он помолчал, обтер ладони о твидовые штаны. – Ну и вот. Энди море никогда особенно не любил. Сам знаешь.