– У тебя идеальный рост.
– Вообще, такое часто случается, – продолжила она, никак не отреагировав на этот неуклюжий комплимент. – “После травмы или увечья дети частенько перестают расти”. – Она, сама того не осознавая, вдруг то и дело стала сбиваться на тон доктора Каменцинда – сам я с доктором Каменциндом ни разу не встречался, но чувствовал, когда она “включала” доктора Каменцинда, словно механизм нейтральности, отчуждения. – “Все ресурсы брошены на другие цели. Система роста отключается”. Со мной в школе училась девочка, принцесса из Саудовской Аравии, ее похитили, когда ей двенадцать было. Похитителей потом казнили. Но я с ней познакомилась, когда ей было девятнадцать, славная девушка, только крошечная, метр пятьдесят от силы, похищение ее так травмировало, что она с того дня ни на миллиметр не подросла.
– Ничего себе. Это та “девочка из подземелья”? Она с тобой училась?
– Монт-Хефели – место чудное. Там были девочки, которые под обстрелом бежали из президентских дворцов, а были девочки, которые туда попали, потому что их родители хотели, чтоб они похудели или приняли участие в зимних Олимпийских играх.
Она позволила мне взять ее за руку, ничего не сказала – сидела, укутавшись, пальто не стала сдавать. Длинные рукава – даже летом, на шее вечно намотано с пяток шарфов, она упрятана под оболочку, словно окуклившееся насекомое, в защитном слое – девочка, которую поломали, а потом сшили, скрепили заново. Как же я этого раньше не замечал? Неудивительно, что фильм ее расстроил: Гленн Гульд круглый год ежится в тяжелых пальто, растут батареи пузырьков с таблетками, брошена сцена, и каждый год снег все выше и выше.
– Потому что… да, я помню, ты тоже про это говорил, я знаю, тебя это не меньше моего мучает. Но я все прокручиваю и прокручиваю это в голове. – Официантка незаметно подлила ей вина, до самых краев, хотя Пиппа и не просила и даже, похоже, не заметила: милая официантка, подумал я, благослови тебя бог, я тебе столько чаевых оставлю – глаза на лоб полезут. – Если б только я записалась на прослушивание во вторник или в четверг. Если б только я согласилась сходить с Велти в музей, когда он хотел… он сто лет пытался затащить меня на эту выставку, так хотел, чтоб я ее увидела, пока она не закончилась. Ноу меня всегда находились дела поважнее. Важнее ведь было пойти в кино с подружкой Ли Энн или куда там еще. После того случая подружки, кстати, и след простыл – я ее в последний раз и видела тогда, на том дурацком пиксаровском мультике. И столько ведь было крошечных знаков, которые я или проигнорировала, или просто не распознала – ну, например, Велти просто из кожи вон лез, чтоб мы туда раньше пошли, раз десять, наверное, спрашивал, такое ощущение, будто он сам что-то чувствовал, будто случится что-то плохое, это все я виновата, что мы туда пошли именно в этот день…
– Тебя хоть из школы не исключили.
– А тебя исключили?
– Отстранили от занятий. Тоже невесело.
– Странно так думать: а что, если б этого не случилось? Если бы нас там в тот день не было. Мы бы, наверное, и не познакомились. Как по-твоему, ты чем бы сейчас занимался?
– Не знаю, – ответил я, слегка вздрогнув. – Даже представить не могу.
– Ну да, но хоть примерно.
– Я был не такой, как ты. У меня никаких талантов не было.
– А что ты любил делать?
– Да ничего особенного. Все как у всех. Компьютерные игры, научная фантастика. Когда меня спрашивали, кем я хочу быть, я обычно выпендривался и отвечал, мол, “бегущим по лезвию”, все в таком духе.
– Господи, как же на меня подействовал этот фильм. Я столько думала о племяннице Тайрела.
– В смысле?
– Ну, та сцена, когда она рассматривает фотографии, которые стоят на пианино. Когда пытается понять, это ее собственные воспоминания или племянницы Тайрела. Я тоже вечно прокручиваю прошлое, только знаки ищу, понимаешь? Вещи, которые должна была заметить, но упустила.
– Слушай, так оно и есть, у меня то же самое в голове, но все эти знаки, предзнаменования, тайное знание, логически это никак… – Да почему же я никогда в разговоре с ней и фразы толком не могу закончить? – Вот что, ты хоть слышишь, какая это дичь? Особенно когда это не ты говоришь, а кто-то другой? Ты винишь себя в том, что не сумела предсказать будущего?
– Ну, может, и так, но доктор Каменцинд говорит – все так делают. Стоит приключиться несчастному случаю или катастрофе – и семьдесят пять процентов пострадавших убеждены, что были знаки, предупреждения, от которых они просто отмахнулись или которые они не сумели разглядеть, а среди детей до восемнадцати лет этот процент еще выше. Но это ж не значит, что этих знаков не было?
– Вряд ли оно так. Задним-то умом – конечно. Но мне кажется, что это все скорее похоже на столбец чисел, с самого начала пару чисел прибавишь неправильно, и все вычисления насмарку. Потом начинаешь проверять и замечаешь ошибку – точку, после которой счет был бы другим.
– Да, но так лучше, что ли? Заметить ошибку, найти место, где просчитался, но не иметь возможности вернуться назад и все поправить? На прослушиваниях, – делает большой глоток вина, – в оркестровое отделение Джульярдовской школы препод по сольфеджио сказал мне, что, наверное, на вторую флейту я могу рассчитывать, но если сыграю очень-очень хорошо, то и первую потяну. Наверное, это круто было, как-то так. Только Велти, – да, это точно слезы, поблескивают в пламени свечи, – знала ведь, не надо было нудеть, чтоб он съездил со мной, да ему смысла не было туда ехать – даже когда мама была жива, Велти меня просто неприлично баловал, а когда она умерла, разбаловал еще больше, ну да – для меня это было такое большое событие, но такое ли важное, каким я его выставляла? Нет. Потому что, – ну вот теперь она заплакала, тихо-тихо, – я ведь даже в музей идти не хотела, хотела, чтоб он со мной поехал, потому что он бы меня сводил пообедать перед прослушиванием, куда бы сказала – туда и повел, в тот день он должен был остаться дома, у него другие дела были, они там родственников даже в зал посидеть не пускают, ему пришлось бы ждать в коридоре…
– Он знал, что делает.
Она взглянула на меня так, будто я сказал ровно то, чего говорить не стоило, но я-то знал, что это и надо было ей сказать, только бы сформулировать правильно.
– Пока мы с ним были вместе, он все время говорил о тебе. И…
– И – что?
– Ничего! – Я закрыл глаза, меня так и валило с ног – от вина, от нее, от невозможности объяснить все как надо. – Просто, понимаешь, вот это – последние минуты его жизни? И зазор между моей жизнью и его, он стал очень, очень тоненьким. Даже и зазора никакого не было. Как будто между нами что-то раскрылось. Какая-то мощная вспышка истины – чего-то важного. Ни меня, ни его. Мы стали одним человеком. Мысли одни и те же были, даже говорить ничего не надо было. Это всего пару минут длилось, но все равно что годы, мы как будто с ним до сих пор там. И, короче, понимаю, что это сейчас как полный бред прозвучит, – по правде сказать, сравнение мое было совсем кривым, чокнутым, безумным, но я не знал, как еще подобраться к тому, что я хотел сказать, – знаешь Барбару Гвиббори, которая в Райнбеке проводит семинары эти, ну, там, прошлая жизнь, возврат к истокам? Реинкарнация, кармические связи, вот это вот все? Души, которые прожили вместе много жизней? Знаю, знаю, – сказал я, заметив, как она вздрогнула (и немного напряглась), – всякий раз, как мы с Барбарой встречаемся, она мне рассказывает, что я должен петь какие-то “омы” или “ромы”, или что-то в таком духе, чтоб исцелить какие-то там закупоренные чакры – “вялую муладхару” – не, без шуток, она мне такой диагноз поставила, мол, “отсутствие корней”… “сердечное зажатие”… “рваное энергетическое поле”… Я стою, значит, пью себе коктейль, никому не мешаю, и она такая подплывает ко мне и давай рассказывать, какие продукты мне надо есть, чтоб обрести корни… – видно было, что я ее теряю, – прости, слегка сбился с темы, короче, мы с ней поспорили, эти разговоры меня бесят – ужас просто. А рядом стоял Хоби, с щедрой порцией скотча, и говорит: “Ну а я, Барбара? Мне надо есть какие-нибудь коренья? На голове стоять?”, а она похлопала его по плечу и говорит: “Нет, Джеймс, не волнуйся, ты Существо Высшего Толка”.