Он в жизни не слышал названий большинства блюд, которые нам подавали на обед в столовой: фахитас, фалафель, тетразини с индейкой. Он много всего знал о фильмах и музыке – десяти-, а то и двадцатилетней давности, не имел ни малейшего представления о спорте или телепередачах и – за исключением крупных европейских марок, вроде “БМВ” или “мерседеса” – вообще не разбирался в машинах. Он путался в американских деньгах, а иногда – и в американской географии: в какой области расположена Калифорния? А где находится столица Новой Англии?
Зато он был очень самостоятельным. Он бодро собирался в школу по утрам, добирался до нее своим ходом, сам подписывал табели и сам же воровал в магазинах себе еду и школьные принадлежности. Где-то раз в неделю мы с ним делали огромный круг в несколько километров – по удушливой жаре, прячась под зонтиками, будто какие-нибудь индонезийские туземцы, чтобы сесть на раздолбанный местный автобус, на котором, судя по всему, ездили только алкаши, дети и те, кому машина была не по карману. Ходил автобус редко, если мы опаздывали – приходилось долго ждать следующего, зато он останавливался возле торгового центра, где был прохладный, сверкающий супермаркет с недобором персонала, и Борис воровал там для нас стейки, масло, упаковки чая, огурцы (его любимое лакомство), нарезки бекона – однажды, когда я простудился, стащил даже сироп от кашля – просовывая это все через прорези в подкладке своего уродливого серого плаща (мужского плаща с обвисшими плечами, который ему был явно велик и от которого веяло угрюмостью Восточного блока: едой по карточкам и советскими заводами, промышленными комплексами где-нибудь в Одессе или Львове). Пока он шнырял по магазину, я стоял на стреме в конце ряда и трясся так, что думал – от страха грохнусь в обморок, но вскоре уже и я стал набивать карманы яблоками и шоколадками (тоже любимой едой Бориса), а потом с наглым видом идти на кассу, чтобы заплатить за хлеб, молоко и еще какие-нибудь объемные продукты, которые украсть было сложно.
В Нью-Йорке, когда мне было лет одиннадцать, мама на каникулах записала меня в кружок “Юный повар”, где меня научили готовить кое-какие простые блюда: гамбургеры, тосты с сыром (я иногда готовил их маме, когда она работала допоздна), и то, что Борис звал “яичница с хлебом”. Я готовил, а Борис, который в это время сидел на кухонной стойке, пинал выдвижные ящички и болтал со мной, потом мыл посуду. Он рассказывал, что на Украине, бывало, лазил по карманам, чтоб добыть денег на еду.
– Пару раз засекли, погнались, – сказал он. – Но ни разу не поймали.
– Может, как-нибудь на Стрип съездим? – спросил я. Мы стояли возле кухонной стойки у нас дома и ели стейки прямо со сковородки. – Если хотим рискнуть, то лучше места не найти. Я в жизни не видел столько пьяных, и они все не местные.
Борис перестал жевать, глянул на меня с изумлением.
– А зачем? И тут воровать легко, магазины огромные.
– Ну я просто предложил.
Денег швейцаров, которые мы – по паре долларов за раз – тратили в автоматах с едой и в “7-Элевен” возле школы – v magazine, как говорил Борис, хватит еще на какое-то время, но не навсегда же.
– Ха! И что ты будешь делать, если тебя арестуют, Поттер? – спросил он, бросив жирный кусок стейка собаке, которую он выучил танцевать на задних лапках. – Кто еду будет готовить? А за Кусакой кто присмотрит?
Пса Ксандры, Поппера, он звал и Амилом, и Нитратом, и Попчиком, и Кусакой – как угодно, только не его настоящей кличкой. Несмотря на запрет, я стал пускать собаку в дом, потому что не мог больше смотреть, как он чуть ли не вешается на поводке, пытаясь заглянуть к нам сквозь стеклянные двери и захлебываясь лаем. В доме, однако, он вел себя на удивление тихо – изголодавшись по вниманию, он вечно лип к нам, взволнованно семенил следом, с первого этажа на второй, и засыпал, свернувшись на коврике, пока мы с Борисом читали, ссорились и слушали музыку у меня в комнате.
– Ну правда, Борис, – сказал я, откидывая челку с глаз (мне давно нужно было подстричься, но не хотелось деньги тратить), – не вижу особой разницы между тем, чтоб воровать кошельки и воровать стейки.
– Разница большая, Поттер, – он развел руки в стороны, чтобы показать мне, насколько она большая. – Воровать у рабочего? Или воровать у богатенькой компании, которая людей грабит?
– “Костко” никого не грабит. Это супермаркет эконом-класса.
– Ну тогда так. Украсть жизненно необходимую вещь у рядового гражданина. Отличный у тебя план. Тихо! – сказал он псу, который резко загавкал, выпрашивая еще мяса.
– Я не хочу воровать у каких-нибудь нищих работяг, – сказал я и сам кинул Попперу кусочек стейка. – Но по Вегасу ходят тыщи скользких типов с пачками денег.
– Скользких?
– Жуликов. Мошенников.
– А-а… – взметнулась вверх косая темная бровь. – Справедливо, да. Но если ты украдешь деньги у скользкого типа, у гангстера, например, то они тебя могут и покалечить, nie?
– Ты же на Украине не боялся, что тебя покалечат?
Он пожал плечами:
– Ну, не боялся, что побьют, наверное. Но не подстрелят.
– Подстрелят?
– Да, подстрелят. И не надо на меня так удивленно смотреть. Тут страна ковбоев, а вдруг что? У всех есть оружие.
– Я ж не говорю про полицейских. Я имею в виду пьяных туристов. По субботам они тут толпами ходят.
– Ха! – он поставил сковородку на пол, чтобы пес мог доесть остатки. – Ты, Поттер, точно попадешь за решетку. Слабые моральные устои, рабское преклонение перед экономикой. Очень плохой ты гражданин.
13
К тому времени – к октябрю, по-моему – мы с ним ужинали вместе чуть ли не каждый день. За едой Борис, который уже успевал до того выпить три-четыре бутылки пива, переключался на горячий чай. Потом, после стопки водки на закуску – эту привычку я вскоре перенял у него (“Еда так лучше переваривается”, – объяснял Борис), – мы лениво слонялись по дому, читали, делали уроки, иногда спорили, а чаще всего напивались и засыпали перед телевизором.
– Не уходи! – как-то вечером попросил Борис, когда я уже ближе к концу “Великолепной семерки” – последняя перестрелка, Юл Бриннер собирает своих ребят – собрался идти домой. – Ты же все самое интересное пропустишь.
– Да, но уже почти одиннадцать.
Лежавший на полу Борис приподнялся на локте. Узкогрудый и длинноволосый, тощий и долговязый – во многом он был полной противоположностью Юлу Бриннеру, и в то же время проглядывала в нем какая-то родственная схожесть: та же лукавая наблюдательность, озорная и немного безжалостная – что-то монгольское или татарское в разлете глаз.
– Позвони Ксандре, попроси, чтоб заехала за тобой, – сказал он, зевая. – Когда она приходит с работы?
– Ксандре? Разбежался.
Борис снова зевнул, глаза у него слипались от водки.
– Ну тогда ночуй тут. – Он перекатился на спину и поскреб лицо рукой. – Они тебя хватятся? А домой-то они приедут? Иногда ведь не приезжали.