Я убрала папку. Усталость одолела меня, я была не в силах приступить к следующему рассказу. В прочитанном мне почудился своеобразный садизм повествователя. Альфредес, быть может, и заслужил свою участь, но Хейли разделался с ним немилосердно. Ему, похоже, присуща мизантропия или отвращение к себе – а может, это одно и то же? Я обнаружила, что читательский опыт искажается, если вы знакомы или собираетесь познакомиться с автором. Я побывала в сознании незнакомца. Вульгарное любопытство побуждало меня узнать о подноготной каждой его фразы – может быть, она подтверждает, скрывает или отвергает тайное намерение. Я чувствовала, что знакома с Хейли ближе, чем если бы работала с ним бок о бок в канцелярии. Но несмотря на ощущение близости, знание от меня ускользало. Мне нужен был инструмент, некий измерительный прибор, литературный эквивалент компаса, чтобы измерить расстояние между Хейли и Эдмундом Альфредесом. Может быть, это собственные демоны Хейли лаяли на расстоянии вытянутой руки? Может быть, Альфредес – в конце концов, персонаж незначительный – олицетворял тип человека, которым страшился стать Хейли? Или же автор покарал Альфредеса из мнимого или подлинного благочестия, в осуждение прелюбодейства? Хейли мог оказаться резонером, даже ханжой или человеком со многими страхами. А ханжество и страхи могли оказаться двумя ликами некоего скрытого порока или изъяна. Не потеряй я три года, изучая в Кембридже математику, тогда, может быть, я научилась бы разбираться в литературе на филологическом факультете. Но разве это помогло бы мне разобраться в Т. Г. Хейли?

9

На следующий вечер у нас была назначена встреча с Шерли в пабе «Хоуп энд энкор», в Аллингтоне, послушать концерт группы «Биз мэйк хани». Я опоздала на полчаса. Шерли в одиночестве сидела у стойки бара и курила, склонившись над блокнотом; в стакане у нее оставалось немного пива. На улице было тепло, но весь день лил дождь, и внутри по-собачьи пахло мокрыми джинсами и волосами. В углу светились огоньки усилителя: одинокий техник настраивал аппаратуру. Посетителей (среди них были, вероятно, сами музыканты и их гости) насчитывалось не более двух дюжин. В ту пору, по крайней мере, в моем кругу, даже женщины не обнимались при встрече. Я села на табурет подле Шерли и заказала выпить. Тогда еще выглядело необычно, если две девушки без сопровождения сидели и пили у стойки бара. Впрочем, в «Хоуп энд энкор» и в нескольких других местах в Лондоне на это не обращали внимания. Революция полов свершилась, и нам это сходило с рук. Мы считали это естественным, хотя многие думали по-другому. Вообще, в провинции нас бы приняли за шлюх или, по крайней мере, вели бы себя с нами вызывающе.

На работе мы по-прежнему ели вместе, но между нами пробежала кошка; после того краткого спора остался горький осадок. Как можно на нее рассчитывать, если ее политические взгляды столь инфантильны или глупы? Иногда я думала, что со временем положение улучшится само собой и что благодаря общению с коллегами ее политические взгляды изменятся. Иногда не разговаривать о чем-то – это лучший способ разрешить затруднения. Страсть выяснять, чья правда весомее, омрачала отношения не одной пары друзей или супругов.

Незадолго до этой встречи Шерли пропала из нашей комнаты в конторе на полтора дня. Она не болела. Кто-то видел, как она поднимается на лифте, и обратил внимание, на какую кнопку она нажимала. Ходили слухи, что ее вызвали на пятый этаж, в заоблачные высоты, где наши начальники творили свои неведомые дела. Сплетничали также, что она умнее нас остальных и что ее ожидает большое повышение. В нашей большой фракции дебютанток это вызывало дружелюбные насмешки: «Ох, если бы только я была из рабочих». Я поразмышляла над этим. Позавидовала ли бы я внезапному возвышению подруги? Думаю, да.

Вернувшись на место в контору, Шерли игнорировала все вопросы и ничего нам не рассказала, даже не солгала, – и для большинства это послужило подтверждением необыкновенного карьерного успеха. Я не была в этом уверена. Полнота сообщала некую непроницаемость ее лицу, словно подкожный жир служил маской, с которой она жила. Наверное, она вполне подходила для службы в конторе, если бы только женщин использовали на заданиях более ответственных, чем уборка домов. Все же мне казалось, что я достаточно хорошо ее знаю. В ней не ощущалось ликования, не было торжества. Почувствовала ли я облегчение? Мне казалось, что почувствовала.

Это была наша первая встреча в городе после ее отсутствия. Я была преисполнена решимости не задавать вопросов о пятом этаже. Это выглядело бы недостойно. Кроме того, у меня было и свое задание, меня тоже повысили, пусть даже мои новости происходили с третьего этажа. Шерли перешла на джин с апельсиновым соком, заказала большую порцию, и я взяла то же. Вполголоса мы обсудили слухи в конторе. Теперь, когда мы были уже не новобранцы, некоторыми правилами можно было пренебречь. Имелась и важная новость. Одна из девушек из нашего набора, Лиза (окончила среднюю школу в Оксфорде, затем колледж Святой Анны, умная и симпатичная), только что объявила о помолвке с референтом по имени Эндрю (Итон, Королевский колледж в Кембридже, интеллектуал мальчишеского вида). Это был четвертый подобный союз за истекшие девять месяцев. Пожалуй, вступление Польши в НАТО взволновало бы нас меньше, чем двусторонние переговоры между девочками и мальчиками. Отчасти интерес подогревался рассуждениями о том, кто на очереди. «Кто кого», как сказал один остряк-большевик. Ранее меня замечали на скамейке с Максом, на Беркли-сквер. Я трепетала, когда наши имена фигурировали в сплетнях вместе, однако в последнее время нас оставили в покое, занявшись более правдоподобными альянсами. Так, Шерли и я перемыли косточки Лизе и обсудили возможные сроки ее свадьбы, а заключив, что ждать придется долго, перешли к перспективам Венди, которую сватали за человека, пожалуй, слишком для нее высокопоставленного – ее Оливер был заместителем заведующего отделом. Но мне все казалось, что разговор складывается слишком банальный. Я чувствовала, что Шерли оттягивает важное сообщение, то и дело отпивая из стакана, будто собиралась с духом.

Шерли, конечно, заказала еще порцию джина, сделала большой глоток, помедлила в нерешительности.

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Но, во-первых, выполни мою просьбу.

– Да.

– Улыбнись так же, как ты улыбалась до сих пор.

– Что?

– Просто делай, что я говорю, за нами наблюдают, улыбайся, мы весело болтаем. Ладно?

Я растянула губы в подобии улыбки.

– Ну постарайся, пожалуйста, не будь такой замороженной.

Я попыталась, кивнула и пожала плечами, пытаясь придать себе живость.

– Меня уволили, – сказала Шерли.

– Не может быть!

– Сегодня.

– Шерли!

– Продолжай улыбаться, ты никому не должна об этом говорить.

– Ладно, но за что?

– Я не могу рассказать тебе всего.

– Да не может быть, чтобы тебя уволили, это нелогично, ты лучше всех нас.

– Возможно, я могла бы тебе рассказать где-нибудь в уединенном месте, но наши комнаты небезопасны, а я хочу, чтобы они видели, что я с тобой разговариваю.