Она была очень интересной особой. Можно сказать – прекрасной.
Особой с розовыми лентами в волосах. Особой, которую он неизменно высматривал по сторонам, когда подъезжал на джипе к своей базе, стараясь делать это как можно медленнее и разглядывая при этом себя в зеркало заднего обзора, чтобы удостовериться, что с его внешностью все в порядке. И каждый раз удивлялся самому себе, насколько привлекательной кажется ему эта девушка. Вообще-то он мало внимания обращал на тех ужасных маловразумительных особ женского пола, которые жили в расположенном по соседству лагере, да и про эту не мог с уверенностью сказать, что она относится к предпочитаемому им типу женщин. Ее глаза были всегда сильно накрашены и обведены кругами темно-голубых теней, так что она смахивала на негативную фотографию медведя панды. Иногда на обеих ее щеках красовались символы женского полового начала. А иногда Джек вообще начинал бояться, что она страдает дальтонизмом, потому что губы ее были накрашены зеленой помадой. Хотя чаще она употребляла все же другую помаду – пронзительно-красную. Но, несмотря на все подобные ужасы, сияющая красота и свежесть этой девушки неизменно пробивались через поставленные на их пути преграды. Ее лицо было самым милым из всех, которые Джек когда-либо видел, ее фигурка – такой тонкой и изящной, что напоминала фигурку танцовщицы. Джек старался как можно дольше задерживать взгляд на этой девушке, и вот наконец судьба отнеслась к нему благосклонно, и он получил возможность разглядеть ее как следует. И чем больше Джек глядел, тем больше это зрелище захватывало его воображение. Вряд ли будет преувеличением сказать, что он был сражен наповал. Во рту у него пересохло, а глаза погрузились в мечтательное созерцание.
Женщина у кассового аппарата удивилась – неужели их кофе вдруг стал настолько лучше, что клиент решился его допить.
– Не удивляйся, пожалуйста, – сказал голос. – Это я, Джек. Джек Кент.
Но Полли уже успела удивиться. Потрясенная, она застыла возле телефона в одной сорочке и с изумлением смотрела на это изобретение людей, доносящее до нее голос человека, которого она не видела и не слышала больше шестнадцати лет.
Она встретила его в придорожном ресторане на шоссе А-4. Ей было тогда семнадцать лет, и она была пламенной политической активисткой. Более того – она была пламенной политической активисткой в том смысле, в каком ею можно стать только в семнадцать лет. Более пламенной, более политической и более активной, чем все бывшие до нее пламенные политические активисты, вместе взятые, – по крайней мере, так ей самой казалось. Она мысленно совершала сногсшибательные подвиги в духе обожаемого ею Льва Троцкого и считала Маргарет Тэтчер скучным (то есть, во всяком случае, непламенным) аполитичным демагогом.
В собственных глазах Полли была одновременно феминисткой, социалисткой и анархисткой, что, разумеется, автоматически превращало ее в невыносимо скучную собеседницу. Любой, даже самый короткий разговор с ней немедленно вызывал изнуряющую скуку, потому что двух предложений она не могла связать без того, чтобы не вплести в них слова «фашист», «Тэтчер» или «капиталистический заговор». Поэтому, когда она выразила желание поехать в женский лагерь мира, который находился в Гринхэм-коммон, ее родители втайне этому даже обрадовались.
– Я поеду туда только на лето, – заверила их Полли, ни минуты не сомневаясь в том, что они обязательно будут возражать.
– Да, дорогая, конечно. Это очень хорошо, – ответили ее родители.
– Именно это, по-моему, мне просто необходимо сделать, – продолжала Полли. – Вы же видите, гегемония белокожих мужских особей с ярко выраженными европоцентристскими наклонностями привела к всеобщему засилью культуры насилия, которое…
В продолжение ее длинной тирады о социально-политическом движении вообще и о ее личном решении присоединиться к анархо-феминистическому движению мира в частности глаза ее родителей приняли безжизненное, можно даже сказать – стеклянное выражение. Им гораздо больше нравилось, когда их дочь столь же пламенно отдавалась своему восхищению ансамблем АББА.
Проблема идеализма молодых людей сродни проблеме секса, им кажется, что они первые, кому пришлось с ней столкнуться. Родители Полли всю жизнь считали себя либералами и готовы были убеждать кого угодно, кто имел желание их слушать, что они всегда выступали против войны, то есть против того, чтобы мир был уничтожен в ядерном пожаре. Но их дочь валила их в одну кучу с Рейганом и Чингисханом и считала своим долгом помочь им свернуть с этого пагубного пути поджигания войны, по которому шли все предыдущие поколения.
– Вы что, не знаете, что однодневный американский военный бюджет может прокормить весь «третий» мир в течение целого года? – спрашивала их Полли за завтраком, поглощая очередную порцию мюсли. – И что нам прикажете с этим делать?
Родители Полли прекрасно понимали, что под словом «нам» она подразумевает не кого-нибудь, а именно их, и истинная правда заключалась в том, что, кроме поддержания порядка на принадлежащей им ферме, они действительно ничего «с этим» не делали.
Более того, отправляя свою обожаемую дочь в женский лагерь и испытывая по этому поводу неподдельную горечь разлуки, они в то же время чувствовали и нечто похожее на облегчение, поскольку теперь они смогут некоторое время наслаждаться своим завтраком, не испытывая при этом угрызений совести по поводу того, что тем самым они оказывают поддержку Пентагону или обворовывают голодных африканских детей.
Без сомнения, миссис и мистер Слейд очень гордились своей дочерью. Они восхищались ее моральным рвением. Другие дети отправлялись летом во Францию собирать виноград и подрабатывали в супермаркетах только ради того, чтобы купить себе в рассрочку мотоцикл или с шиком растратить заработанные деньги на пляже. А их дочь в это самое время занималась тем, что спасала целую планету от уничтожения. Миссис и мистер Слейд чувствовали, что если она успешно справится со своей задачей, а также прочитает всю рекомендованную литературу для сдачи аттестационных экзаменов, то можно считать, что лето она провела с пользой.
Существовало и еще одно соображение, по которому они охотно отправляли свою дочь в лагерь, – мальчики. Полли была своевольным ребенком и в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет приводила своих родителей в ужас тем, что приглашала домой на чай каких-то совершенно отпетых личностей: нечесаных, немытых и нестриженых, с невероятным постоянством падающих со своих мопедов, самоуверенных и нахальных «новых романтиков», которые слишком увлекались косметикой; а однажды привела даже зеленоволосого паренька, по всем признакам панка, который именовал себя Джонни Мамашин Любовник и рассказывал, что съел живого голубя. К счастью, после того как Полли открыла для себя политику, эти ужасные молодые люди показывались в их доме все реже и реже, хотя мистер и миссис Слейд все еще продолжали жить в страхе, что на каком-нибудь очередном ралли их дочь будет просто-напросто изнасилована каким-нибудь пламенным анархистом и борцом за мир с татуированным пенисом и кольцами, продетыми во всех мыслимых и немыслимых местах.