Лагерь Гринхэм чем-то напоминал Полли Иностранный легион, то есть был местом, где лечат израненные души. Здесь она чувствовала себя относительно спокойно, если не считать, конечно, ее исстрадавшегося сердца и постоянных приставаний Мэдж относительно ее далеко не таких частых, как той бы хотелось, походов в туалет. Да, лагерную жизнь вполне можно было бы счесть сносной, если, конечно, при этом не считать себя совершенно никчемным и пропащим человеком и вообще не обращать внимания на то, жива ты или нет, как тогда чувствовала себя Полли. Да, в таком случае жизнь в лагере была более чем выносимой.
В некоторые аспекты лагерной жизни Полли тем не менее не влезала. Даже в ее оцепенелом состоянии ума все это хоровое пение и воздержание казались ей в лучшем случае делом утомительным и скучным. Эти борющиеся за мир женщины были настолько озабочены тем, чтобы в своем поведении ни в коем случае не уподобляться агрессивному позированию мужчин, что иногда выглядели глуповато. Часто по ночам, когда обитательницы лагеря только-только успевали съесть свою чечевицу, из пабов гурьбой возвращались британские новобранцы. Они мочились в сторону их лагеря и при этом горланили во всю глотку: «Лесби! Лесби! Лесбиянки!» Когда такое случалось, Полли страстно желала со всего размаху запустить в них пригоршней той самой грубой пищи и таким образом довести до их сознания, что они – безмозглые идиоты без всяких признаков пениса, но, к сожалению, такое поведение в лагере не поощрялось. В конце концов, лагерь был создан для того, чтобы останавливать агрессию, а вовсе не для того, чтобы ее разжигать. Поэтому вместо того, чтобы женщинам сплоченно выступать против нападавших на них молодых мужчин со всей своей нерастраченной женской энергией, создавалось силовое поле любви и умиротворенности, на которое новобранцы иногда мочились.
Полли не слишком преуспела в этом мистическом феминизме. Она скорей была склонна к активному протестному поведению. Мэдж часто пыталась ей втолковать, что именно такое поведение в первую очередь является причиной гонки вооружений, но Полли упрямо стояла на своем и оставалась непоколебимой.
В том положении, в котором она находилась, она не могла особенно радоваться своим месячным. Она просто-напросто не желала иметь никакого отношения к тем ежемесячным спазмам в своем животе, которые были лишь малой ценой за привилегию празднования бессрочной мистерии менструального цикла. Зависимость ее жизни от лунного ритма доставляла ей мало радости, когда раз в месяц она должна была лежать в постели в обнимку с прижатой к животу бутылкой горячей воды.
Так уж получилось, что на поприще создания куклы она тоже не слишком преуспела. Голова женского божества «Фемины» отвалилась при первом же выносе его в торговый центр, едва не убив при этом ребенка. Полли не занималась пришпиливанием детских рисунков к забору военной базы, не писала миротворческих поэм или хайку и не отсылала их потом премьер-министру. Вообще, если не считать массовых акций протеста и вторжений на военную базу, когда Полли действовала с большим энтузиазмом, жизнь в Гринхэме можно было назвать очень скучной. Для лесбиянок такие проблемы не существовали: им было чем заняться по ночам, но для Полли эти ночные часы всегда тянулись страшно долго и казались ей особенно одинокими. Она проводила их, лежа без сна под одеялом, слушая храп Мэдж и стараясь не думать о Джеке. В уме она беспрестанно прикидывала, что же ей теперь делать со своей жизнью. Разумеется, она и впредь будет спасать мир, но разве этого достаточно?
Приблизительно через год Полли совсем уже было собралась прервать отношения с борцами за мир, но тут случилась забастовка шахтеров 1984 года, которая дала ей шанс проявить себя. Вся альтернативная общественность была наэлектризована столкновениями между миссис Тэтчер и шахтерами. Наконец-то «железная леди» нашла для себя врагов, достойных ее железного характера, и все хотели иметь отношение к тому, что, как ожидалось, станет ее поражением. Полли решила на некоторое время покинуть лагерь Гринхэм, чтобы тоже поучаствовать в собирании в ведра камней для профсоюза горняков.
Она отправилась с друзьями в Йоркшир, где жила на пособие по безработице, и предложила свои услуги группе поддержки шахтерского движения. Именно там она встретила одного пожилого коммуниста, цехового старосту по имени Дерек. Он был хорошим человеком, но их отношения длились очень недолго: несмотря на близость политических взглядов (они оба придерживались крайнего левого фланга), они все равно оказались слишком несовместимыми. Их разрыв был тем более неизбежен, что в те дни почти каждый из крайних левых чувствовал себя политически несовместимым с другими. Фракционность достигала размеров сюрреалистических. Группы дробились снова и снова до тех пор, пока отдельные их члены не сталкивались с опасностью оказаться превращенными в шизофреников. Такие операции производило невообразимое множество радикальных газет. На ступенях любого студенческого союза, в любом пикете можно было купить и прочитать пламенные строки о том, что «Социалист – это тот…», или «Новые левые – это те…», или «Интернациональный Бог знает, что…» и так далее. Грустно, но большинство этих газетенок читались исключительно теми людьми, которые сами же их печатали и продавали.
И единственная вещь, которая была общей у всех этих безрассудных фракций, – это то, что все они ненавидели друг друга. Более того: они ненавидели друг друга с такой силой и страстью, каких никогда не питали к тори. А тори, в свою очередь, были всего лишь введенным в заблуждение продуктом изначально и неотъемлемо коррумпированной системы. Другие левые вообще были антихристианами.
Полли и Дерек на своей шкуре испытали все последствия сексуальной политики. Он резко возражал против ее желания стоять в первых рядах вспомогательных пикетов, которые становились все более и более ожесточенными, потому что разочарование нарастало с обеих сторон.
– Послушай, Поль, – говорил Дерек, – когда наши люди стеной стоят перед воротами шахты, чтобы помешать войти туда этим мерзким иностранным штрейкбрехерам, а эти бритые подручные мальчики Магги, все в голубом, пытаются силой вышибить нас, мы не должны беспокоиться еще и о том, чтобы защищать наших баб.
Дерек, как и большинство шахтеров, все еще твердо верил, что на свете существует мужская работа и женская работа. По существу, тот год был последним, когда такие мужчины, как Дерек, в это верили, потому что через очень короткое время фактически все угольные шахты в Британии были закрыты, и все работавшие на них мужчины остались без работы, и таким образом женщины в семьях превратились в главных добытчиц хлеба насущного.
Но в тот момент Дерек еще верил, что женщины представляют собой слабый пол. Столкнувшись лицом к лицу с таким поистине неандертальским сексизмом, Полли не знала, что и делать.
– Но… ты… Ради всего святого!.. – Полли почувствовала, как из ее глаз от негодования начинают литься слезы.
– Ну ладно, не стоит из-за этого плакать, любовь моя, – ответил Дерек, и на этом их отношения завершились.
Шахтерская забастовка в конце концов сошла на нет в январе 1985 года. Полли осталась одна и при этом без всякого понятия, что ей делать дальше. Она все еще не могла уразуметь, чего она хочет от жизни. Она подумывала о том, чтобы поехать в Лондон, где в это время как раз организовывался еще один влиятельный союз, на этот раз типографских рабочих, который готовился к решительному наступлению на крепость по имени «Тэтчер» в бесплодной попытке возродить старые традиции рабочего движения. Но для Полли заунывные песнопения товарок по лагерю Гринхэм выглядели предпочтительнее, чем эти их бесконечные скандирования «Магги! Магги! Магги! Уходи! Уходи! Уходи!» или «Мы уже идем! Мы уже идем! Мы уже идем!», когда, в сущности, всем было совершенно ясно, что никто никуда не шел. Итак, Полли вернулась в лагерь и решила там ждать доставки очередной партии межконтинентальных ракет.