…Стыдно рассказать, как он ему достался.
Помнится, обидевшись, что он не хочет отдать ему свой плащ, румынский таможенник (в Румынии таможенники проверяли багаж не на границе, а когда путешественники углублялись в страну и, следовательно, не могли шмыгнуть обратно, то есть фактически где угодно) высадил Никиту Ивановича из автобуса прямо посреди кукурузного поля, пригрозив, что за каждый час незаконного пребывания в Трансильвании с него будет взыскиваться возрастающий в геометрической прогрессии штраф.
Была ночь, дул ветер, и хотя Трансильвания считалась южной страной, в конце сентября на кукурузном поле было как в холодильнике. Никита Иванович двинулся по грунтовой дороге, но вдали не было ни огонька, только выли в глубине поля волки, да носились над полем совы, едва не касаясь головы Никиты Ивановича крыльями, но может и острыми как бритвы клювами и когтями. Не сказать, чтобы сильно улучшил его настроение и торчащий у дороги фанерный щит с указующей стрелкой — «Дом Дракулы».
Рассудив, что где-то там должна быть станция (как-то же люди должны добираться до «Дома Дракулы»?), Никита Иванович двинулся куда указывала стрелка, и действительно вскоре оказался на забытой Богом станции, откуда ранним утром должен был отправиться единственный за целые сутки поезд — на Будапешт.
Никите Ивановичу пришлось провести ночь в зале ожидания, где он оказался (как поезд на Будапешт) единственным ожидающим. То и дело в зал наведывались люди в надвинутых на глаза кепках со свернутыми трубочкой газетами в руках. Что-то Никите Ивановичу не понравилось в этих как-то уж слишком плотно держащих форму газетах. Приглядевшись, он понял, что внутри газет не то резиновые дубинки, не то короткие ломики, как бы специально созданные для проламывания голов. Видимо, Никиту Ивановичу спасло то, что охотников проломить ему голову и забрать жалкий его багаж было много, а он один. Поэтому охотники стерегли не столько его, сколько друг друга.
Изнывая от смертной тоски, оставив (весьма небогатый) багаж на скамейке разбойникам, Никита Иванович вышел на перрон. Жуткого вида люди катили по перрону прикрытую дерюгой тележку с углем. Тележка угодила колесом в яму, люди свирепо выругались на неизвестном языке, из-под дерюги выпросталась нога в побитом сером сапоге. Вне всяких сомнений, она принадлежала мертвому или смертельно избитому человеку.
«Цыган под поезд попал. Вот везем»… — неопределенно махнул рукой вдаль один из возчиков, виртуозно составив фразу из чешского, русского, венгерского, трех румынских и одного словацкого слова. Он вдруг неурочно (хотя, почему, ведь стояла ночь?) зевнул, сверкнув как сваркой в лунной тьме стальными зубами.
«Первый раз встречаю цыгана, у которого при себе непросроченный паспорт, — ухмыльнулся, продемонстрировав полнейшее отсутствие даже и стальных зубов, второй, спросил у Никиты Ивановича закурить. — Иностранец, ети его мать!» —, сузил число языков до русского и чешского (как они догадались?), спрятал в карман протянутую пачку, требовательно посмотрел на зажигалку.
Только сейчас Никита Иванович разглядел на их плечах горбатенькие, как выгнутые кошачьи спинки погоны и не то звездочки, не то какие-то пронзенные стрелами сердца на погонах. Должно быть, эти люди считали себя таможенниками. А может, пограничниками. Или полицией нравов.
«Купи, барин, паспорт», — предложил железнозубый, рассматривая зажигалку.
«А то, барин, твой будем проверять! — весело рассмеялся беззубый. — У нас сам знаешь, какая проверка, есть паспорт, нет паспорта, один хрен… туда», — посмотрел на тележку.
«На свалку истории, — подмигнул железнозубый. — Или, — добавил задумчиво, — на историю свалки, а точнее, — закончил на чистейшем русском, — прямиком на свалку без всякой истории».
Да, во все времена пограничная сволочь (таможенники, пограничники и т. д.) были полиглотами, с поразительной легкостью определяющими национальность и страну проживания человека.
«Трансильвания-Х, — с трудом разобрал в неверном свете Никита Иванович, — действителен… до конца… жизни… А здесь, что, другая Трансильвания?» — удивился он.
«Здесь Трансильвания-У, — прикидывая, убивать или нет Никиту Ивановича и если убивать, то как, — ответил железнозубый, — а может, Трансильвания-Й. Выбирай, какая тебе больше нравится».
Нечего и говорить, что паспорт стоил ровно столько, сколько обнаружилось в как бы невзначай прохлопанных карманах у Никиты Ивановича дензнаков разных стран и народов.
«Ну, будь здоров, Жельо Горгонь!» — протянул ему паспорт железнозубый бандит в непонятных погонах. Конечно же, он знал, что в одеянии Никиты Ивановича имеется местечко, где спрятаны более уважаемые, нежели румынские леи, валашские динары или приднестровские рубли, может даже, золотая монетка, но, во-первых, Никита Иванович не производил впечатление человека, у которого их слишком много, а во-вторых, уже подавали черный прокопченный, как если бы Будапешт был адом, поезд, а убивать и грабить пассажиров прямо на перроне, видимо, считалось «западло» даже в Трансильвании-У или — Й, где находился «Дом Дракулы».
Только в Будапеште Никита Иванович узнал, как неслыханно ему повезло. Он стал обладателем «цыганского паспорта». Дело в том, что в ночь, когда он мучился на перроне неведомой станции, цыгане, курды, берберы и приднестровцы специальным постановлением ООН были провозглашены «народами мира», «почетными беженцами в мире беженцев», а потому им отныне разрешалось въезжать на любой срок в любую страну мира.
… «Вот я и въеду в Белуджистан», — решил Никита Иванович, завязывая на шее ярчайший красный в белый горошек платок.
Он остался доволен своим внешним видом, хотя, конечно, не помешали бы пара толстых золотых перстней и заколка на галстук. Что же до того, что он был не сильно похож на цыгана, то, во-первых, цыгане, как известно, бывают разные, во-вторых, в Европе их осталось не так уж много, в-третьих, компьютер должен был (не мог не) привыкнуть, что в разных странах живут разные люди и что эти люди постоянно перемещаются в пространстве.
Что изменится в мире от того, что некто Жельо Горгонь отправится из Праги в Белуджистан?
Ровным счетом ничего.
Никита Иванович был уверен, что компьютер запрограммирован таким образом, чтобы не чинить препон гражданам стран, вроде Трансильвании-Х, желающим покинуть гостеприимную столицу Богемии.
…Поплавок Саввы вдруг исчез с поверхности пруда, как будто и не было никакого поплавка. И это при том, что удочка была оснащена суперсовременным — длинным, как мачта парусника — поплавком, к тому же еще светящимся в воде. Но сейчас ни поплавка, ни света не было, как если бы поплавок исчез и погас. Но он не мог исчезнуть и погаснуть, поскольку на удочке была катушка со специальной леской, способной поднять со дна танк.
Савва резко подсек.
Металло-пластиковое, по определению не ломающееся удилище изогнулось аки ковыль на ветру.
«Сволочи. — выругался Савва, — сколько раз им говорили, что дно надо чистить. Зацеп! — Но тут вдруг катушка на удилище с бешеной скоростью завертелась, и стало ясно, что прудовые егеря — не сволочи и что это не зацеп. Савва успел застопорить катушку, перевести механизм в режим трещотки. Над озером раздались щелчки, как будто сразу сто дровосеков вонзили топоры в сухие деревья, или запел (если конечно они пели) птеродактиль. Леска рванулась с такой силой, что Савву смахнуло с дерна, как пустой полиэтиленовый пакет. Он оказался по пояс в воде, опустил удилище на поверхность и тем самым уберег его от неминуемого слома, а леску от обрыва. Да, вероятно, с помощью этого удилища и этой лески со дна можно было вытащить сухопутный танк, но не несущуюся по дну на полной скорости амфибию. — О Боже, — услышал Никита испуганный голос брата, — неужели это… Мисаил? Мне конец!»