Она отбросила разорванный корсаж. Потом сорвала с себя остальную одежду: широкие у плеча и сужающиеся книзу рукава, пышную муслиновую юбку, нижнюю юбку, хлопковые чулки, подвязки, туфли на пуговицах. Все полетело в сторону. Шляпка, заколки — раскрутились уложенные над ушами круглые локоны. Рыжие волосы свободно спадали на плечи.
Даниэлла закрыла глаза и провела руками по своей холодной коже. По рукам и плечам, по мягким волоскам на ледяном животе и заживающим ранам на груди.
Когда они в первый раз забрали у нее Александра, она тоже была обнаженной. Они лежали в стойле для молодняка, Даниэлла дерзко прижалась к покрытой жесткими волосами груди Александра и смеялась от колкой соломы в волосах и под спиной. Она вытащила одну соломинку и щекотала его нос и подбородок. Александр поцеловал сперва соломинку, потом ее пальцы. Обнял ее за талию, целуя и дразня языком нежную шею.
— Ты был ласков и честен, — произнесла Даниэлла. Ее брови сошлись на переносице, а губы дрогнули. — Ты виновен лишь в одном грехе, как и любой, кто вышел из младенческого возраста. Почему же проклятие пало именно на тебя?
Тело под простыней не шевелилось. Даниэлла сделала еще несколько шагов по холодному неровному полу и взялась за ткань, что покрывала ее любимого.
Красивый, но потрепанный молодой человек появился в Бисетре морозным мартовским утром 1792 года. Подобно призраку, он возник в тенях грушевого сада позади печально известной парижской тюрьмы и больницы. И часа не прошло, как с небес пролился угрюмый, холодный дождь, оставив на земле ледяные лужи и сбив с деревьев голые ветки. Дрожащие капли победителями переливались в шерсти животных, содержащихся в открытом загоне, и самшитовых кустах, что росли вдоль грязных дорожек.
В темной каменной громаде Бисетра обитали крайне неприятные жители: безумие, одиночество, злоба, отчаяние. Крики. Тишина. Умные, полные научного любопытства доктора занимались больными. Привычные ко всему тюремщики сторожили преступников.
В тени великого места, с западной стороны, располагался участок, где для работников, пациентов и заключенных Бисетра держали животных и выращивали овощи. Назывался он вполне подобающе «Маленькая ферма». В загонах жили коровы, овцы и свиньи, в небольшом закутке — куры и голуби. На грядках за плетеными изгородями в теплые месяцы росли репа и бобы. Грушевые деревья часовыми стояли у каменной стены, за которой взад и вперед спешили, повинуясь собственному ритму, парижане.
Даниэлла, одна из трех молодых работниц, нанятых для ухода за скотом и огородами, а также для приготовления еды, сидела в загоне на табуретке и отскребала вымя маломолочной коровы. Согнав с лица мух, она заметила среди нагих деревьев мужчину и подумала: «Боже, как же он красив! Благодарю тебя за такой подарок!» Она поднялась со стула и вышла в сад, где остановилась в нескольких ярдах от мужчины и поплотнее закуталась в шерстяную шаль.
— Доброе утро, — произнесла Даниэлла. — Вы заблудились?
Мужчина поднял в робком приветствии руку — красивую, сильную, натруженную руку с темными волосами на пальцах и мозолями — и сказал:
— Теперь, когда встретил вас, уже нет.
Он улыбнулся, и Даниэлла увидела, что у него ровные белые зубы. Кормилица, пока была жива, всегда говорила ей, что хорошие зубы означают доброе сердце.
Даниэлла не стала пятиться потупив взор, как подобало молодой француженке в присутствии незнакомого мужчины. Она была отнюдь не Орлеанской девой; у нее были любовники, большинство из них — молодые доктора Бисетра, а иногда и братья милосердия. Они приводили ее в свои кабинеты внутри тяжелых стен больницы и наслаждались ее пышным телом на твердых кушетках, а потом со смехом и шлепком по ягодицам отсылали обратно в загон. Революционеры заявили, что классовых различий больше нет, и Париж буквально вывернулся наизнанку в погоне за la chose publique — общественным благом, за которым необходимо следить во имя недопущения контрреволюционных мыслей и поступков, но для Даниэллы и остальных работниц больничной фермы жизнь мало изменилась. Комары и мухи по-прежнему жужжали густым роем, коровы оставались такими же грязными, груши — заеденными червяками, а доктора — такими же охочими до девушек.
Молодой человек под ветвями грушевого дерева был довольно красив: темные волосы, черная бородка и ласковые, сощуренные в улыбке глаза. Судя по всему, он перелезал через стену и разорвал на колене свои бриджи.
— Хотите воды? — предложила Даниэлла.
Мужчина кивнул, и она повела его мимо грязных коров к колодцу. Там он опустил на землю потрепанный кожаный ранец и выпил несколько ковшей воды, которую она зачерпывала из помятого жестяного ведра. Один раз Даниэлла задела его руку, и у нее мурашки побежали по коже.
— Что привело вас сюда? — спросила девушка. — Вы же не потерявшийся пациент, настолько слабоумный, что стремитесь вернуться туда, откуда сбежали?
Мужчина понял ее шутку, широко улыбнулся и покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Я с севера и пришел в Париж в поисках работы, поскольку мой дом и лавка сгорели на прошлой неделе дотла и я остался без гроша. Я сапожник. Все произошло случайно — ветер сорвал лампу с крюка. Боже, какая потеря. — Он замолчал, чтобы вытереть с бороды капли воды. — Но я не смог начать заново, восстановить лавку. Поэтому я принес все, что уцелело, с собой в Париж. С дороги я заметил в траве прошлогодние груши и перебрался через стену в надежде, что меня никто не прогонит. Но я встретил вас, и теперь очень рад, что меня обнаружили.
— Гнилые груши! — Даниэлла приподняла одну бровь. — Простому народу не положено больше говорить о таких вещах, потому что нищета осталась в прошлом. Цыц!
— Говорить нельзя, но есть-то можно?
Даниэлла улыбнулась и наклонила голову:
— Это больница и тюрьма. Здесь всегда найдутся ботинки, которые нужно подлатать. Мне кажется, вы легко найдете здесь работу, если захотите.
— Мне бы очень хотелось, — признался мужчина.
На обрамленной самшитом дорожке, ведущей от свиного загона, показались две другие работницы, Мари и Кларисс: обе погоняли палками неторопливо переваливавшуюся свинью. Они улыбнулись Даниэлле, но не стали вмешиваться и поднялись на крыльцо у задней двери, что вела на кухни Бисетра. Свиней палками загнали в маленькие плетеные клетки у двери, где их ожидала судьба, недоступная их крохотным умам.
Даниэлла предложила мужчине передохнуть в пустом сарае, предназначенном для новорожденных телят, и оставила его на несколько часов, пока не выдалась свободная минутка. Девушка принесла ему под юбкой кусок окорока, немного хлеба и бутылку вина — все это она стащила из огромного погреба под кухнями. Они поели вдвоем, сидя на соломе. А потом пришло время поцелуев и ласк. Она узнала, что мужчину зовут Александр Деманш, ему двадцать два года и он сирота, выросший в деревне рядом с Бове. Он был обручен, но так и не женился, потому что его невеста умерла от чахотки за три недели до свадьбы. Александр узнал, что ее зовут Даниэлла Боге, родилась она в Париже у пациентки Бисетра, но женщина скончалась при родах, и девочку воспитывали матроны при больнице. Они научили ее готовить, ухаживать за скотом и огородом. За девятнадцать лет своей жизни она выходила за стены Бисетра только для того, чтобы посетить мессу. Даниэлла призналась, что боится города и его жителей, но за каменными стенами «Маленькой фермы» чувствует себя в безопасности.