— А я тебе глаза выцарапаю, — огрызнулся Мансер. — А теперь заткнись на фиг. Господи, ты что, не можешь вести себя как девчонки твоего возраста в кино? В обморок там упасть или еще что?
Добравшись до машины, он свалил ее в багажник, захлопнул и запер крышку. Потом, привалившись к борту машины, попробовал отдышаться. Он с трудом различал в темноте бредущего к нему Кнолдена. До него оставалось еще метров сорок, но Мансер уже слышал сипение в его легких.
— Давай, Джез, подгребай. Иная девка быстрей тебя бегает.
Когда до машины осталось тридцать метров, Мансер уже отчетливо видел, как умер его шофер.
Одна из женщин, оставленных ими в доме, мчалась по полю со скоростью, отрицавшей всякие разумные объяснения. Ногти на ее простертых вперед руках блестели, как полированные наконечники стрел. Мансер не медлил, увидев, как она разделалась с его шофером. Он включил третью скорость прежде, чем сообразил, что не снял машину с ручника, и при этом он смеялся, как не смеялся никогда в жизни. Сердце Кнолдена было нанизано на кончики ее когтей, как кусок мяса на вертел. Он все еще смеялся, выезжая на А1 и сворачивая на юг.
Потом он забыл о Кнолдене. Теперь на уме у него была только Лаура, голая на столе, с телом, расчерченным, как туша на вывеске мясника.
У Сары все плыло перед глазами. Ее поставили на ноги. Их руки поддерживали ее везде и нигде, скользили по телу, как шелк. Она хотела заговорить, но стоило ей открыть рот, как чья-то рука, холодная и смрадная, закрывала ей губы. Она видела, как шевелится узор на шторах, но не чувствовала под собой ног. Потом их окутала ночь, и морозный воздух запел у нее в ушах, когда ее взметнули в небо на сетке тел, и она чуяла запах их одежд и запах чего-то бесконечно древнего и темного, исходящий от кожи, как запретные духи.
«С ней теперь все хорошо?» — хотелось ей спросить, но слова не складывались в ледяном потоке воздуха. Сара не могла пересчитать женщин, мельтешивших вокруг нее. Она соскользнула в обморок, вспоминая, как они вскрыли для нее жилы на своей груди, как жидкость ударила ей в лицо, забурлила на языке и в ноздрях, словно старое вино. Как сразу открылись ее глаза, и как они закатились от невыразимого восторга происходящего.
Мансер предупредил звонком и в полночь оставил машину на Саутварф-роуд, у самого перекрестка с Прэд-стрит. Он приехал раньше времени, поэтому вместо того, чтобы сразу войти в затрапезный паб на углу, он прогулялся до моста через Паддингтонскую бухту и постоял, глядя на Уэствей в надежде успокоиться. Звуки, которые испускала высокая арка моста, никак не подходили под определение успокаивающих. Механические вздохи несущихся машин напоминали ему о дыхании ведьм, вырывавшемся из их распахнутых ртов, готовых заглотить его целиком. Шипение шин по мокрому от дождя дорожному покрытию больше всего походило на шипение влажного воздуха, вырвавшегося из разорванной груди Кнолдена.
К тому времени, как он вернулся к пабу, верхнее окно молочно светилось отсветом слабой лампочки. Он подошел к двери и монеткой отбарабанил условный код. Потом вернулся к машине и открыл багажник. Он управился с Лаурой и сумел даже закрыть ей рот ладонью, но девчонка вцепилась в нее зубами. Выругавшись, он вытянул из кармана платок и впихнул ей в рот, дав пару тумаков, чтобы угомонилась. Ладонь чудовищно болела. Зубы у нее были как бритвы. Клочья кожи свисали с обильно кровоточившей раны. От этого вида ему стало дурно-. Держа Лауру, он подошел к открывшейся двери. Вошел и захлопнул пинком, оглядев прежде улицу — не видел ли его кто. Лош сидел наверху в кресле, на котором дыр было больше, чем обивки.
— Хорошая была пивнуха, пока ее не прикрыли, — заговорил Мансер, в котором постепенно нарастало возбуждение.
— Была, — отозвался Лош, следя за ним взглядом. На нем был мясницкий фартук, заляпанный кровью. Он курил сигарету, оставляя на мундштуке кровавые отпечатки пальцев. Кровавое пятно на лбу можно было принять за след от поцелуя. — Все меняется.
— Ты — нет, — возразил Мансер. — Господи, ты хоть иногда моешься?
— А какой смысл? У меня работы хватает.
— Сколько лет прошло, как тебя вышибли?
— Тебя никогда не учили не насмехаться над людьми, от которых тебе нужна помощь?
Мансер проглотил отвращение, которое испытывал к этому маленькому человечку.
— Никто меня ничему не учил, — сплюнул он. — Нельзя ли к делу?
Лош встал и потянулся.
— Наличные, — с небрежным высокомерием бросил он.
Мансер вынул из кармана бумажник.
— Здесь шесть штук. Как обычно.
— Поверю на слово. Пересчитал бы, да в банке не любят купюр с кровавыми отпечатками.
— Почему ты не носишь перчатки?
— Волшебство. Оно у меня в пальцах. — Лош указал на Лауру: — Эту?
— Конечно.
— Славная штучка. Славные ножки. — Лош рассмеялся.
Мансер прикрыл глаза.
— Чего ты хочешь? — спросил Лош.
— Полную обработку.
Лош округлил глаза.
— Тогда пусть будет восемь штук.
Пауза.
— У меня при себе нет, — проговорил Мансер. — Получу завтра. На сегодня оставь у себя машину. Как залог.
— По рукам, — сказал Лош.
Первый надрез. Кровь брызнула на фартук, оставив пятно гораздо ярче прежних. Медный запах наполнил комнату.
Лузы бильярдного стола, на котором лежала Лаура, были набиты салфетками из пивной.
— Мягкие ткани?
У Мансера было сухо в горле. Ему нужна была выпивка. Член у него затвердел, как кирпич.
— Снимай как можно больше.
— Долго она не протянет, — предупредил Лош.
Мансер уставился на него.
— Протянет сколько надо.
— Уже присмотрел номер пять? — спросил Лош.
Мансер промолчал. Лош извлек у него из-за спины докторский чемоданчик и достал из него ножовку. Блики от ее зубьев запрыгали по всей комнате. По крайней мере инструменты свои Лош держал в чистоте.
Операция заняла четыре часа. Мансер не заметил, как заснул, и снилось ему, что его рука, пересиливая остальное тело, таскает его за собой по городу, а пасть, скалящаяся посреди ладони, вцепляется в животы прохожим и пожирает их.
Он проснулся весь в поту и увидел, как Лош, обкусывая заусенец, складывает инструменты обратно в чемоданчик. Лаура была обмотана белыми банными полотенцами. Теперь они были багровыми.
— С ней все в порядке? — спросил Мансер.
Смех Лоща, раздавшийся в ответ, оказался заразительным, и скоро он тоже хохотал.
— Обрезки тебе нужны? — осведомился Лош, утирая глаза и тыча большим пальцем в сторону ведра, деликатно прикрытого кухонным полотенцем.
— Оставь себе, — сказал Мансер. — Мне пора.