Облегчившись в ночной горшок, который один из «медсестер» держал с таким злобным выражением на физиономии, как будто предпочел бы убивать раненых, а не ждать их выздоровления, Фостер обессиленно растянулся на грубой простыне. Солнце уже давно село, и в палатке становилось прохладно. Свежий вечерний ветерок донес до Фостера запах свежескошенного сена, и он припомнил высокие стога, окружавшие поле боя. Должно быть, их госпиталь находился неподалеку от фермы, на которой кто-то еще продолжал работать. Фостер вздохнул — сколько брошенных и разрушенных ферм повидал он за последнее время!
Он тосковал по своей ферме и не знал, пощадила ли война его дом. На ферме оставались работники, но где-то они теперь? Разбежались или убиты? И как справляется со всем этим его бедная Сара, у которой всей подмоги — старенький отец и горстка немощных рабов?
От этих размышлений Фостера отвлек внезапно пахнувший на него странный аромат, напоминающий запах пряностей и тропических фруктов, которому, казалось, не должно быть места в их аду, провонявшем мочой, гноем, кровью, испражнениями и потом немытых тел. Фостер открыл глаза и увидел, что та женщина снова была здесь! Она опустилась на кровать, стоявшую прямо напротив койки Фостера, на которой лежал командир его роты, молоденький лейтенант Патрик Деланс. Патрик был ранен на пару дней раньше, чем Фостер, и его дела шли на поправку. Сейчас лейтенант что-то очень тихо шептал незнакомке, а его завороженный взгляд не отрывался от ее лица. Их низкие голоса звучали приглушенно, однако Фостеру удалось расслышать имя незнакомки, которое Деланс повторил несколько раз — Ариадна.
Фостер был человеком не без образования: прежде чем заняться фермой, он два года проучился в колледже и знал, какая героиня древности носила это имя. Дочь царя Миноса, та, что любила Тезея и вывела его из лабиринта-ловушки.
Ариадна. Красивое имя. Фостер беззвучно проговорил его. Попробовал на вкус, ощутил на своих губах.
Ариадна. Что ж, оно ей подходит. Красивое имя для красивой женщины. Он украдкой взглянул в ее сторону и увидел, что она низко склонилась над лейтенантом и будто скользит по его телу. От удивления Фостер моргнул — то, что он видел, не укладывалось у него в голове. Он еще раз бросил взгляд на койку Деланса — нет, это немыслимо! Возможно, сумрак палатки и пляшущие тени заставляли глаза Фостера обманываться, но он мог поклясться, что видел, как женщина, подобрав пышные юбки, села верхом на Деланса и принялась мерно раскачиваться взад и вперед. Она тихонечко говорила что-то, склонившись к лицу лейтенанта, и до Фостера донесся глухой мужской стон.
Невозможно, это невозможно! Теперь Фостер смотрел на них во все глаза, не в силах оторваться. Лейтенант стонал и вскрикивал, женщина продолжала нашептывать, а потом нагнулась и приникла к губам мужчины долгим поцелуем.
Фостера бросило в жар, горячая волна залила его тело. Он закрыл глаза, стараясь думать о Саре, о своей нежной, милой Саре… которая стала совсем маленькой и худой в эти тяжелые времена… и у которой не было такого манящего соблазнительного тела, как у этой женщины… у этой Ариадны… что находилась рядом с ним в палатке.
И все-таки — женщина в военном госпитале! Этого не может быть, говорил себе Фостер. Он снова бросил взгляд в ту сторону и увидел, что Ариадна поднимается с Деланса, расправляя широкий подол платья. Фостеру было видно, как она, прощаясь, скользнула рукой по груди лейтенанта, повела ею ниже, дотронулась до паха… Молодой человек содрогнулся.
Фостер обернулся к Лонгу, но тот крепко спал. Фостер оглядел двойной ряд коек и обнаружил, что, кроме него, в палатке все спят, и, выходит, он один видел… то, что видел. Но что же это было?
Эта женщина — Ариадна — делала что-то с Патриком Делансом. Она забралась на него, уселась верхом… Нет, решил Фостер, «забралась» — это будет не совсем точное слово, скорее, она скользила по распростертому мужчине… Нет, тоже не то! Она пыталась соблазнить… И это неверно. «Ни одно слово не будет верным в эту ночь», — решил Фостер и отвернулся к стене. Он крепко закрыл глаза, желая как можно скорее заснуть, но сон долго не шел к нему.
Следующее утро выдалось дождливым, сырость пропитала стены палатки и пробирала до костей лежащих на койках мужчин. Фостер чувствовал себя почти так же худо, как в тот день, когда он попал сюда. Полог, закрывавший вход в палатку, был откинут, и Фостер мог видеть кусочек серого неба, тонкие нити моросящего дождя, мокрую листву… Он вспомнил, какова была осень в его родных краях.
Он, как и прочие фермеры их округи, целый день бывал занят сбором урожая, женщины от темна до темна крутились по хозяйству, стряпая и убирая, а вечером, когда солнце начинало садиться, почти весь деревенский люд собирался потанцевать в чьем-нибудь просторном амбаре. Кто-то приносил скрипку, кто-то волынку, кто-то выбирал в качестве музыкальных инструментов пару старых звонких горшков, нимало не заботясь о том, что те вскоре разлетятся на куски, а Уильям, старый негр Фостеров, служивший еще его отцу, брался за свое банджо. Начинались танцы — фермеры плясали в своем кругу, негры — в своем. Амбар источал запах сушеных яблок, прошлогоднего навоза, свежего сена и пыли, поднимающейся из-под ног пляшущих на земляном полу. Корова высовывала голову из яслей, находящихся тут же в амбаре, и мычала, как будто отвечая музыке, домашние птицы хлопали крыльями на своих насестах… Земляки Фостера пели, смеялись, пили терпкое домашнее вино, а мерцающий желтый свет больших фонарей освещал их праздник.
Но в последние два года урожаи были плохими, настали тяжелые времена, и танцы в деревенском амбаре прекратились. Запоздав из-за войны с посадкой, фермеры потеряли большую часть урожая, а тут еще по их землям стали ходить взад и вперед отряды солдат Южной армии, забирая из продовольствия все, что пожелают. Однажды они изнасиловали Нелл, внучку старого Уильяма, и тот, схватив вилы, бросился вслед за уходящей колонной, прежде чем Фостер успел его остановить. Один солдат, недолго думая, пустил пулю в голову старого негра, и тот, подогнув колени, рухнул на землю. К тому моменту, когда Фостер добежал до него, тело Уильяма уже остывало.
Сара плакала, когда Фостер вместе с двумя сыновьями Уильяма — Томом и Джорджем — опускали старика в неглубокую могилу, вырытую на холме позади их дома.
Спустя некоторое время Фостер сидел на крыльце своего дома, глубоко задумавшись. Он размышлял о войсках конфедератов, вытаптывающих их поля, опустошающих их земли. Это они, его земляки, надругались над Нелл и убили беднягу Уильяма.
«Это война, — говорил себе Фостер, — парни делают то, что и любой человек, оказавшись на войне. Но, — тут же возражал сам себе, — война не оправдывает причиненное ими зло». К тому же, видя, что творят их собственные войска, Фрэнсису было страшно подумать, что может случиться с его женой и близкими, если янки вдруг хлынут на изобильные земли Юга. Что придется пережить его семье и односельчанам, когда они окажутся в руках у северян, которые их так ненавидят?
И вот на следующий день Фостер, поцеловав на прощание жену, взяв с собой свою лучшую шляпу и лучшую винтовку с сумкой, полной патронов, покинул родную ферму и отправился добровольцем на войну. Он должен сражаться, чтобы удержать проклятых янки как можно дальше от своего дома и своей семьи. Вот и все, что он может сделать.