Они полюбили друг друга с первого взгляда, и совсем скоро Миллесимо уже сделался своим человеком в доме Долгоруких. Еще через некоторое время молодые люди были объявлены женихом и невестой. Князь Алексей Григорьевич казался очень доволен партией, которую сделает дочь: ведь семейство Миллесимо, поселившееся в Богемии в конце пятнадцатого столетия, было ветвью старинного итальянского рода Каретто, состояло в родстве с маркизами Савоны и другими влиятельными, старинными фамилиями. Князь Иван Долгорукий, благоволивший к Вратиславу оттого, что к нему благоволил молодой император, также покровительствовал увлечению Екатерины. Ее сестра Елена, и вполовину не такая красивая, как остальные молодые Долгорукие, злословила, будто Екатерина и черту руку отдаст, только бы этот черт был иноземного подданства и смог увезти княжну из России, которой та не любила. Это правда: Екатерина больше всего на свете желала бы жить за границей, однако никакого расчета в ее любви к графу не было. Беда лишь в том, что расчетами была переполнена голова ее отца!
Алексей Григорьевич сделал слишком большую ставку на дружбу сына с молодым императором. Он не учел, что князь Иван искренне привяжется к заброшенному мальчишке и будет видеть в нем скорее младшего брата, чем властелина. Когда речь зашла о том, кто займет ближайшее место при государе, кто будет пользоваться его наибольшим расположением, Долгорукие или Меншиков, князь Иван делал все, чтобы сверзить «Голиафа» и «Левиафана» (так называли Алексашку все, от знаменитого проповедника Феофана Прокоповича до великой княжны Натальи Алексеевны) с непомерных высот, на которые тот забрался. И вот Меншиков сгинул в сибирских заснеженных далях, Долгорукие приблизились к подножию трона так близко, как только могли. Но лишь теперь князь Иван понял: его отец, его дядья, прожженные кознодеи, проныры, каверзники, пролазы, пройдохи, а выражаясь по-европейски – интриганы, его брат Сергей, который спал и видел, как бы заместить фаворита собою, – все они радели вовсе не о том, чтобы избавить мальчика-царя от развращающего, погубительного влияния Алексашки, подгребшего под себя всю государственную власть, а чтобы подчинить Петра собственному влиянию!
Но было ли оно менее развращающим и погубительным, чем Алексашкино? Ведь и Долгорукими владела та же оголтелая жажда власти! Осмыслив это, князь Иван отдалился от отца и прочей семьи. Чувство, которое юный государь теперь вызывал у Ивана Алексеевича, можно назвать одним словом: жалость. Ведь мальчишку брали на живца, словно глупого голавля, потворствуя самым его низменным прихотям, разжигая самые примитивные страсти и сознательно отвлекая от дел государства. Это возмущало молодого Долгорукого. Однако он был слишком избалован и непоследователен, чтобы всерьез противостоять своей семье, и только и мог, что просто портил кровь отцу, беспрестанно споря с ним на словах, но подчиняясь в делах.
Впрочем, Алексей Григорьевич не желал рисковать и ждать, когда сын соберется с силами и всерьез пойдет наперекор родительской воле. Он решил пустить в ход «запасные полки» в лице собственных дочерей. Елена была очень честолюбива и крепка нравом – под стать отцу, она отлично знала, чего хочет, из нее получилась бы отличная государыня… однако эта дочь Алексея Григорьевича уродилась недостаточно красивой, чтобы прельстить Петра. Проще сказать, она была откровенная дурнушка, особенно по сравнению с Екатериной. Да, из этой получилась бы великолепная царица… когда бы глупая девчонка не влюбилась по уши в какого-то смазливенького австрияка! Что до крайности бесило Алексея Григорьевича. Он начал препятствовать отношениям Екатерины и Миллесимо, пошел на открытую ссору с графом Вратиславом и в конце концов вынудил дочь вернуть Миллесимо и кольцо, и слово.
Екатерина послушалась. Однако сердца, отданного графу, она уже не могла вернуть, оттого и улучала чуть ли не каждый день полчаса или даже час, чтобы к назначенному времени выбраться через проломленный забор, убежать в лес и упасть в объятия своего возлюбленного.
Между молодыми людьми было уже сказано так много, а времени у них было так мало, что они не тратили его на пустые слова. Граф потянул Екатерину в заросли, мимо привязанного к дереву коня. Они очутились на небольшой полянке. Когда ветки сомкнулись за ними, Миллесимо проворно расстелил на траве плащ. Екатерина села, расстегивая на груди платье. Откинулась на траву, отдавая себя губам и рукам графа, чуть отвернув голову, чтобы яркое солнце не било в глаза. И слишком длинный подол амазонки не стал помехой, потому что уже не первый раз влюбленные принадлежали друг другу на этой поляне, где сминали траву и лесные цветы, срывая взамен цветы наслаждения и страсти. Они стали любовниками чуть ли не в первый же день после того, как поняли: их счастью угрожает опасность. Между ними было давно решено бежать вместе, как только Миллесимо удастся уговорить своего родственника Вратислава устроить ему перевод в Вену. Они обвенчаются тайно, граф Вратислав поможет оформить проездные документы…
Они не хотели думать о том, что расчетливый посланник не пожелает портить свою карьеру в России, ссорясь с влиятельными Долгорукими. Они не хотели думать о том, что родители Екатерины могут заподозрить неладное и применить к ней самые решительные и крутые меры, вплоть до того, что и в монастырь запереть. Они не думали, что у этой связи могут быть естественные последствия… Они вообще ни о чем не думали, кроме страсти, сводившей их с ума, а оттого и встречались на этой поляне – ради нескольких мгновений полного и безраздельного обладания друг другом.
Конь спокойно пощипывал траву. Поначалу его пугал и будоражил запах похоти, он начинал рваться, ржать, мешал любовникам, но теперь привык и лишь изредка косился на них, когда стоны и вскрики становились особенно громкими.
Однако был поблизости еще один наблюдатель, который жадно таращился на два сплетенных тела. Она – да, она, потому что это была женщина – не пропустила ни одного движения, ни одного поцелуя. И чем дольше смотрела, тем более возбуждалась сама – до такой степени, что больше уже не могла стоять спокойно. Особенно сводило ее с ума зрелище резко движущейся спины Миллесимо, его напряженных бедер, настолько туго обтянутых шелком панталон, что тренированные мышцы умелого наездника и заядлого танцора так и переливались, словно перетекали одна в другую. Ей никогда не приходилось видеть мужчину в настолько плотно облегающих штанах. Шелк смотрелся, словно вторая кожа, производя полное впечатление наготы. И наконец женщина не выдержала: запрокинулась на траву, подняла юбку и принялась ласкать себя, подгоняемая все убыстрявшимся дыханием любовников, которые приближались к сладостной развязке. Она закрыла глаза, теребила свою плоть, рвала на себе одежду, представляя, что эти сильные, узкие, напряженные бедра бьются меж ее колен… и достигла желаемого в тот миг, когда Миллесимо с хриплым стоном извергся в лоно своей возлюбленной, которая сжимала в кулачках вырванную, смятую траву, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга.
А та, другая женщина не находила нужным сдержаться. Она испустила протяжный вопль, похожий на рычанье удовлетворенной самки.