Мужчина взглянул на Бергенхема с таким видом, как будто прикидывал, куда потом спрячет тело, и отрезал:
— Всему есть границы.
— Только в Гетеборге, получается?
Мужчина не ответил, разгладил шов на пиджаке, потер нос и, казалось, собрался подняться и поблагодарить за визит. Сказал бы он правду, если бы что-то подозревал? Заявление о морали прозвучало громко и солидно, как басы за стенкой, — тут они как раз прекратились, перерыв в программе.
— У вас когда-нибудь интересовались чем-нибудь особым, нестандартным? — спросил Бергенхем.
— Только вы.
— Не спрашивали о чем-то за пределами видимого ассортимента?
— Видимый ассортимент? Это какой-то новый термин.
— Вы понимаете, о чем я.
— Нет.
— Бросьте, как же вы…
— Я не получаю особых запросов, потому что у нас есть все, что может пожелать клиент. Я не знаю, инспектор, насколько вы осведомлены в киноиндустрии, но, кажется, вы сильно удивитесь, если узнаете, насколько много разрешает сейчас закон.
— Я понял.
— Что-нибудь еще?
«Не сейчас, — подумал Бергенхем, — но я еще вернусь. Ты произнес что-то важное, что я не успел обдумать. Надо было взять диктофон. Теперь я должен быстро пойти и записать беседу».
— Нет, — сказал Бергенхем и поднялся.
Они вышли. Снова запустили музыку, и Бергенхем прошел в зал, где молодая танцовщица опять двигалась на сцене с отрешенным взглядом. Он застыл, на мгновение отключившись, а когда очнулся и пошел прочь, хозяин заведения провожал его взглядом.
Поздним вечером Винтер сидел у Рингмара и читал протокол беседы.
— Что скажешь? — спросил Рингмар.
— Особо говорить тут не о чем.
— Похоже, ему было стыдно.
— Что не объявился раньше?
— Брось, ты знаешь, о чем речь.
— Отвратительно, что в наше время такое приходится скрывать, хотя общество кричит о своей толерантности.
— Были ли еще какие-то письма, о которых мы не знаем?
— Я тоже думаю, что приманкой могло быть что-то другое.
— И многие так общаются по Сети?
— Да, вот эти же общались.
— Но он даже не смог внятно объяснить, почему они перешли на обычные письма.
— Я вижу.
— Может, им так казалось безопасней.
— Может быть. Старая романтика.
— Ладно, пока откладываем это.
— Я все думаю, почему мы не нашли у Джеффа писем от этого парня. Была ли у него причина их уничтожить?
— Нет.
— А почему тогда?
— Может, он просто выбросил? Не из тех, кто хранит письма?
— Ни одного письма от бойфренда? Из-за которого он поехал в другую страну?
Бертиль Рингмар развел руками.
— Ясен пень, письмо у него было. Значит, его кто-то его забрал.
— Почему?
— Например, потому что там было что-то дающее подсказку.
— Какую?
— Об этом я и думаю.
— Ты думаешь, этот Хичкок забрал?
— Да.
Винтер потянулся за сигариллами, но вспомнил, где находится, — Рингмар не выносил, когда в его кабинете курили, потому что курильщик уходил, а запах оставался.
— Пойдем ко мне? — предложил Винтер.
— Чем тут плохо? — язвительно ответил Рингмар. — Давай сюда пачку.
— С чего это?
— Дай мне эту вонючую пачку, — повторил Рингмар.
Винтер вынул сигариллы и кинул коллеге. Тот поднес ее к глазам, как сильно близорукий, и прочитал:
— «Курение серьезно вредит вашему здоровью».
— На обороте там тоже написано.
Рингмар перевернул и прочитал:
— «Курение вызывает рак».
— Это легкие сигариллы. И я не взатяжку.
— Тогда бы на пачку не лепили такие сообщения, или как?
— Ты такой правильный, Бертиль. Когда-нибудь ты начнешь смолить одну за другой. Слишком правильные, они все такие.
— Стремятся к самоубийству? — Рингмар кинул пачку обратно. Винтер спрятал ее в карман и сказал:
— Давай сменим тему. Кстати, ТВ хочет осветить это дело.
— Я слышал.
— Это нам может быть кстати.
— Что мы им скажем?
Это был трудный вопрос. Они уже сотрудничали с передачей «Разыскивается полицией». Даже если результат был сомнительный, несколько новых идей для расследования они всегда получали. Сейчас люди меньше читают газет, думал Винтер. Но все смотрят телевизор. Задача заключалась в том, чтобы события подавались в программе так, как надо полиции. Проблема была не столько в журналистах, сколько в решении организационных заморочек: что нужно рассказать, чтобы получить помощь, а что рассказывать нельзя, и так по всем мелочам. Были случаи, когда передача помогала раскрывать серьезные преступления, насилия.
Самое сложное — описать поведение насильника или убийцы.
— Я думаю об изнасилованиях прошлого года, — сказал Рингмар.
— Представь, я тоже.
— Мы их раскрыли благодаря ТВ.
— В какой-то мере.
— Очень пригодилось.
«Это верно», — думал Винтер. После серии изнасилований они получили описание машины насильника и как это все выглядело. Насиловал он в машине. Внутри были некоторые детали, о которых жертвы не рассказывали. Например, о трещине на стекле и как она выглядела, если смотреть на нее с разных сторон. Или что особенного было в зеркале заднего вида. В машине всегда было темно, и хотя жертвы помнили некоторые важные мелочи, они не могли сильно продвинуть розыск. Винтер боялся, что убийства будут продолжаться. После того как программу показали два раза, в полицию позвонила пожилая дама, проводящая много времени у окна. Ее соединили с Рингмаром.
— Я тут видела одного мужчину, садящегося в машину, он выглядел примерно так, как вы показывали… — неуверенно сказала она.
— Да, я слушаю, — ответил Рингмар, выслушавший уже много телезрителей, которым казалось, что они что-то видели.
Когда она сказала, где живет, он заинтересовался больше. Одно из изнасилований произошло в ее районе. Она помнила, где и когда видела мужчину — все совпадало.
— Это немного странно выглядело. Может, я слишком мнительна, но я записала на всякий случай номер машины.
Проверка показала, что все сходится. Трещину на стекле он успел заделать, но это его не спасло. Дальше оставалось дело техники — допросы заняли девять дней, и все было кончено.