— Не так много раз, чтобы я понял, — сказал он с улыбкой.
Она задумалась, покусывая нижнюю губу, — он впервые видел, чтобы кто-нибудь так делал. Зажгла сигарету, открыла окно. Лампа горела слабо, и когда она поднимала лицо, чтобы выпустить дым, ее глаза казались темными и глубокими. Рука слегка дрожала, но это могло быть от сквозняка, который тянулся из окна. Когда она докурила, она дрожала уже вся. Словно проглотила кусок льда, подумал Бергенхем. Ее кожа посинела, руки были холоднее снега.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она.
Бергенхем подумал, что она боится. Она знает, что произошло что-то ужасное и произойдет опять. Наверное, она что-то услышала или увидела, и хотя знает не все, этого достаточно, чтобы удариться в панику.
«Что именно ей известно? Где она это узнала? От кого? Приблизит ли это нас к разгадке? Или я надеюсь найти оправдание тому, что сижу тут?»
— Дай мне подумать, — сказала она.
— Ты о чем?
— Мне надо подумать, черт возьми, но сейчас оставь меня одну.
Бергенхем позвонил Болгеру, тот не брал трубку, тогда он оставил сообщение.
Болгер назвал ему еще пару имен, и их, казалось, визит полицейского только развлек, как некое разнообразие среди буден.
Он чувствовал себя поездом, сорвавшимся с рельс. Он подумал о Марианне, потом о Мартине. «Это не ее дело, куда я хожу. Это моя работа».
Он хотел поговорить с Болгером. Может, он даст ему какой-нибудь совет. Болгер был старым другом Винтера, и Винтер ему доверял. Болгер даже позволял себе отпускать едкие шуточки в его адрес на правах старинного друга.
— Он такой умный, — сказал Болгер в их прошлую встречу.
— Да.
— Он всегда таким был. И всегда в центре мира. У нас был товарищ, его звали Матс, он умер этой зимой.
— И что?
— Он был и мой товарищ тоже, но Эрик горевал так, что другим огорчаться было уже неудобно, он просто не оставил никому места.
Бергенхем не знал, что сказать. В то же время ему было приятно, что Болгер начал ему доверять.
— Это только один из примеров, — сказал Болгер и со смехом рассказал пару случаев из их юности.
— Вы жили рядом?
— Нет.
— Но вы общались.
— Да, в основном подростками.
— Мы так мало помним о том возрасте, — сказал Бергенхем. — События моментально исчезают из памяти. Когда мы пытаемся вспомнить, мы или ничего не вспоминаем, или помним не так, как было на самом деле.
Болгер сказал что-то, что он не понял. Он переспросил.
— Не важно, — ответил Болгер.
— Черные — такие же люди, как все остальные. Раньше было лучше. Когда-то в Англии помогали черным, давали пособия для поиска работы, но деньги давно кончились, — сказал Адейеми Сойерр, владелец консалтинговой фирмы на Брикстон-роуд. Он встретил Винтера внизу и привел в кабинет на втором этаже. Под его офисом располагалась пиццерия. Сам он много лет назад приехал из Ганы.
— Но тут живут не только черные, — заметил Винтер.
— Большинство. Но вы правы, белые тоже углы околачивают. Идите посмотрите.
Чтобы заглянуть в окно, Сойерру пришлось встать на цыпочки, а Винтеру нагнуться.
— Видите, они тусуются напротив. Это одна из их любимых точек.
— Я туда зайду, — сказал Винтер.
— Они вам ничего не скажут.
— Тогда я хотя бы послушаю музыку.
— В Брикстоне вам никто ничего не скажет.
— В других местах люди не смелее.
— Возможно.
— Покажите мне кого-нибудь, кто осмелится сказать пару слов.
Сойерр пожал плечами.
— Здесь спрятан огромный потенциал. Но никто не использует возможности, умения местного населения. Это крупнейший центр черной культуры в Европе. Но этим никто не интересуется.
Попрощавшись, Винтер спустился по скрипучей лестнице. Пахло острыми приправами и дезинфицирующим средством. «Кажется, это лизол, — подумал Винтер. — Его применяют во всех бедных странах».
Винтер уже бывал раньше на этом шумном, самом большом в Европе продуктовом рынке для африканцев, карибийцев и прочих. Пахло мясом и внутренностями животных. Ноги липли к полу, блестевшему от крови. Вот где царство истинной кухни «соул», подумал он, коровьи копыта, овечьи желудки, свиные кишки, волосатые клубни бычьих яиц, цветные всполохи манго, чили, бамии, горами наваленные на лавках; зазывания торговцев на загадочных языках.
Он спросил у продавца насчет Пэра, показал фотографию.
— Сюда приезжает так много туристов, — ответил тот.
— Возможно, их было двое.
Парень покачал головой, глядя на фотографию:
— Не могу сказать. Мы снова стали центром мира, и здесь проходят толпы людей.
— Много белых?
— Посмотрите вокруг, — сказал парень.
И он был прав.
После обеда они поехали к родителям Джеффа Хиллиера. Винтеру показалось, что южный Лондон стал привычен и узнаваем, если это только не было иллюзией из-за однотипности кварталов.
— А я ведь собирался сегодня остаться дома и спокойно почитать протоколы, — сказал Макдональд. — Но ты же знаешь, каково оно.
— Монотонно, — сказал Винтер.
— Это очень мягко сказано. Когда мы так долго работаем над одним делом, собирается внушительная гора бумаг. Но мозг может воспринять только ограниченный объем информации. Если продолжать работать, чутье отказывает.
— Ты веришь в чутье?
Макдональд рассмеялся — коротко и жестко, как будто кто-то процарапал крышу.
— Ты сам-то зачем в Лондон приехал? Чутье — это, может, самое главное в нашей работе. Интуиция, умение воспринимать несформулированное — мгновенно или постепенно.
— Да, положенными процедурами мы делаем половину дела. А дальше требуется нечто большее и совсем другое.
— Это ты верно сказал.
— Но если что-то произойдет, ты должен выезжать на место преступления?
— Мы дежурим по очереди, каждая группа одну неделю из восьми. С семи утра вторника до семи утра следующего вторника.
— Наверное, это не всегда удобно?
— Да, но мы не можем всегда караулить.
— Вы же можете быть заняты на другом деле.
— Конечно.
— Но если ты дежурил и что-то произошло за пять часов до передачи смены, то это потерянные часы.
— Может быть и так.
— А кто дежурит эту неделю?