Голос Ульяны задрожал. Она замолчала. Я отпила последний глоток чая.
– Я сейчас попала в схожую ситуацию. Только перевестись или переехать я никуда не могу. Даже если и очень захочу этого. Мне некуда бежать. При всем желании. И я тоже никому не верю…
Окно было большим, отмытым до полной прозрачности, темнота заглядывала в комнату, свет фонаря прочертил тонкую, узкую, как лезвие бритвы, дорожку на полу и на стене…
– И что вы собираетесь делать? – спросила Ульяна.
– Без понятия. Сейчас я хочу спать. Но… вряд ли я усну. У меня все болит… Как будто меня, словно мешок, по полу таскали…
– Может быть, вызвать врача? Я попрошу папу…
– Не надо. Пока не надо. Я не хочу никому доставлять лишних хлопот.
Внезапно мой мобильный разразился в руке трелью. Это был Шаповалов! Я вздрогнула. Но после секундного замешательства все же ответила.
– Да, – я старалась, я очень старалась, чтобы мой голос звучал сухо и официально.
– Это Олег. Как ты?
– Предварительный план работ еще не готов. Честно говоря, к вашему проекту мы даже не приступали. И не знаю, когда приступим. Если у вас есть такая возможность, я советую вам поискать другое рекламное агентство… Боюсь, мы не сможем выполнить ваши требования.
– Где вы? – его вкрадчивый голос зазвучал в самом ухе.
– В Караганде! – сердито ответила я.
– Это не ответ.
– Знаю… – в носу предательски защипало, и я почувствовала, что сейчас заплачу. Ульяна деликатно отвернулась.
– Я у коллеги, – быстро ответила я, – и у меня серьезные неприятности… На меня напали, чуть не убили. Но это – мои трудности, и я с ними справлюсь. Жалеть меня ни в коем случае не надо… Я просто не смогу заняться вашим заказом. Извините… Я не хотела…
– Я сейчас приеду.
– Не надо! – выкрикнула я.
– Надо, надо, – передразнил меня Шаповалов. – Дай трубку коллеге.
Машинально, словно действуя под гипнозом, я протянула трубку Ульяне.
Она взяла ее и отошла к окну. До меня долетали только обрывки ее фраз, они словно камешки падали в эту тревожную темноту, и вновь все поплыло перед моими глазами, а губы неожиданно пересохли.
Ульяна закончила разговор и повернулась ко мне:
– Он приедет. Примерно через полчаса. Если будет гнать по дороге, то и еще быстрее.
– Гнать не надо…
– Я его предупредила, но он, по-моему, не слушал меня. Кто он?
– Наш новый заказчик, – буркнула я.
Шаповалов приехал через полчаса. В коридоре хлопнула дверь, он ворвался в комнату и бухнулся на кровать. Его резкий «скачок» отдался болью во всем моем теле. Я поморщилась.
– Влада? Что с тобой?! – он стиснул мою руку.
– Напали. Душили. Пытали, – я попыталась принять шутливый тон и все перевести в игру.
– Серьезно? – он вскочил и зашагал по комнате широкими размашистыми шагами.
– Как видишь! Не напала же я сама на себя?
– Расскажи… – он сел рядом со мной и вновь взял мою руку в свою. Моя ладонь совсем утонула в его ручище… и то напряжение, та боль, сомнения и терзания, которые мучили меня с утра и вообще все эти дни, куда-то отступили и растаяли. Как хорошо было бы припасть к его груди и разрыдаться, и пусть кто-то другой разруливает все мои проблемы, а не я сама! Искушение было слишком велико, но я подавила в себе это неуместное желание. Шаповалов – фактически чужой для меня человек, и я не имею никакого права взваливать на него свои проблемы.
Во время моего рассказа, то сбивчивого, то, наоборот, четкого и логичного, Шаповалов не спускал с меня взгляда – обжигающего, горячего. Его карие глаза напоминали гальку, раскаленную солнцем. В конце концов я сбилась и замолчала. И невольно закрыла глаза…
– Боже! Какой ужас! И что нам теперь делать?
Это «нам» резануло меня так, что я невольно схватилась за сердце. Никто и никогда не говорил мне «нам»! Я всегда была одна. Практически с самого рождения – моя мать не любила меня, а когда родилась Машка, она полностью переключилась на нее. Никогда не звучало это «мы». А теперь… это слово так легко сорвалось с его губ…
Я осторожно высвободила руку из его лапищи.
– Не знаю, – просто сказала я. – Может быть, ты мне что-нибудь посоветуешь? Я не знаю, кто украл рекламный ролик и зачем. Я не знаю, кто из моих сотрудников причастен к этому. Может быть, он… или она, – поправилась я, – действуют самостоятельно, а может быть, с кем-то в «связке». Я не знаю, почему на меня напали и чуть не убили. Я не знаю, кто были те ребята из джипов, которые тоже заинтересовались нашими делами и каннским роликом. Я не знаю ответов на эти вопросы и, наверное… не хочу знать. Правда была бы слишком ужасна.
– Допустим, ты права. – Шаповалов сделал вид, что не заметил моих маневров, и снова взял меня за руку. Мои губы задрожали. – Но разбираться все равно придется. Даже если тебе этого не хочется. Даже если есть сильное искушение – закрыть глаза и предоставить событиям возможность идти своим чередом. А самое большое твое желание – просто махнуть на все рукой и сказать про себя: «Пропади все пропадом!»
– И у тебя… бывало такое? – улыбнулась я краешками губ.
– И не однажды. Но каждый раз я говорил себе: если ты расписался заранее в собственном бессилии – значит, сыграл на руку своим врагам. Ты хочешь доставить им такое удовольствие? И на этот вопрос никто, кроме тебя, не ответит.
«Враги» – это прозвучало как-то слишком расплывчато и неконкретно. Всю жизнь у меня были конкуренты, завистники и недоброжелатели. Но враги… От этого слова, твердого и холодного, похожего на дуло пистолета, веяло первобытным холодом, так, что сводило зубы. И хотелось верить, что я не могла никому перейти дорогу до такой степени, чтобы меня собрались убить. Словно прочитав мои мысли, Шаповалов поморщился:
– Кому-нибудь ты дорогу за последнее время переходила? Конфликты, недоразумения, угрозы?
Я помотала головой:
– Нет. – И добавила для большей убедительности: – Не было, Олег, правда. Я бы тогда была начеку. Такие вещи сразу замечаешь.
– А вот и нет! Такое трудно просчитать… Это может быть какая-то мелочь, но на самом деле она имеет роковые последствия. Только сразу ее не видно. И то, что кажется тебе пустяком, на самом деле потом превращается в неразрешимую проблему.
– Тогда – не знаю. – Я закрыла глаза. – Очень болит голова…
– Я… могу облегчить… твою боль?
Эти слова были сказаны очень тихо – я едва расслышала их и открыла глаза, чтобы убедиться: мне не показалось. В его взгляде я прочитала ответ: все это – правда, и мне стало не по себе. Слишком долго я привыкала к своей одинокой жизни; она сроднилась со мной, срослась, стала моей второй кожей – до меня было не достучаться и не дозваться. Я сама сознательно выбрала такую жизнь, и теперь все трещало по швам, рушилось, и эти осколки и обломки могли похоронить меня под собою заживо. И мое дело – что будет самым верным и правильным – отойти в сторону и жить своей прежней жизнью. Я не могу никого впустить в нее – это слишком опасно и чревато непредсказуемыми последствиями.