– Несомненно, – раздулся от важности Буранов и даже отложил ложку в сторону. – Я готов ехать прямо сейчас.
Лина тут же вскочила и потянула его за руку, и Вадим едва успел оставить деньги за обед растерянной официантке.
Почему-то он думал, что ее машина будет непременно красного цвета. И обязательно что-нибудь из спортивных иномарочек. Однако Лина подошла к черному «Мерседесу» с тонированными стеклами и уверенно открыла дверцу.
– Прошу.
– А может быть... вы говорили, что совершенно отвратительно водите машину, так, может, на моей? – осторожно спросил Буранов.
– Не капризничайте, садитесь, – велела Лина. – Вы же еще не прокололи мне шины.
Лина бессовестно лгала – водила она мастерски, уж Вадим-то в этом понимал. А он ей между тем поверил. Уж очень подходило ей – такой легкой, порхающей и беззаботной – неумелое вождение. Ан нет, серьезную машину она вела прекрасно.
– Вот и приехали, – заявила она, когда они остановились возле высокого здания из стекла и бетона. – Смотрите, не теряйте меня из виду, я не переношу, когда меня внезапно оставляют, я нервничаю.
Вадим с готовностью кивнул и ответственно собрался не покидать свою спутницу ни на секунду.
Они уже больше часа толкались по залам, а Лина все еще не стремилась к выходу. Честно сказать, без нее Буранов уже давно бы пробежался по этим зальчикам, посмотрел на рамочки, насладился как следует красотой и ехал бы домой. Но Лина возле каждого полотна замирала надолго, потом что-то бурно говорила лысоватому мужчине в вязаной шапочке и снова каменела. К тому же ее постоянно кто-то куда-то тянул, у нее спрашивали совета, она кого-то строго отчитывала, говорила по телефону и снова впадала в недвижимое состояние возле очередной картины.
Вадим со скучающей физиономией притулился возле стены, где картин практически совсем не было, а висела одна только маленькая вещица в рамке, и уныло ждал, когда его спутнице надоест бегать по залам и они преспокойно вернутся в гостиницу.
– Вадим! – вдруг подбежала к нему Лина. – Я смотрю, ты не можешь оторваться от этого «Рассвета в Ширяево».
– От чего я не могу оторваться? – недопонял Вадим, выпрямляя осанку.
– Ну вот эта картина, она называется «Рассвет в Ширяево». И как ты ее находишь?
Вадим обернулся на картину и насупился. И как он ее находит? Да никак! Чего там находить? Кусок деревянного дома, а за ним какой-то розово-красный фон, и прямо-таки черной краской какая-то коряга. Вот уж на самом деле – красота неописуемая!
– Ну что ты молчишь? – взяла его под руку Лина и попыталась заглянуть в лицо. – Кстати, это ничего, что я на «ты»? Мне дико не нравится «выкать» близкому человеку. И ты мне не «выкай». Ну чего ты молчишь-то? Ну как тебе?
Господи! «Ты»! Да он сразу забыл про все коряги на свете! Вместе с картинами. Однако ж она спрашивала, и нельзя было показать себя откровенным дураком в этой области.
– Ты знаешь... – чуть отстранился он от картины, чтобы получше ее рассмотреть. – Жиденькая, надо сказать, картинка. Ну зачем здесь это раскоряченное дерево? Глупость полная... и потом... я бы добавил сюда побольше... листиков, свеженьких таких, зелененьких... еще птичек можно, ну чтоб повеселее было. Ну ведь – черт знает что!
Лина была очень воспитанной дамой. Она хоть ничего и не сказала, однако Вадим успел заметить, как дернулась ее губка, а все лицо исказилось так, будто вместо шоколадной конфеты ей в рот запихали лимон. И она старательно это скрывает.
– Зелененьких листиков?.. М-да... Понимаешь, Вадим, это зима, и с листиками напряженка. Ну и... если уж совсем профессионально... Понимаешь, солнце всходит, оно все залило своим светом, и на его фоне все остальные краски меркнут...
– А коряга зачем? Черная? – гнул свое Вадим. – Она уже высохла давно, порядочный бы хозяин ее срубил, а этот – лентяй! Ведь, если она рухнет, я тебе точно говорю – она обязательно кого-нибудь придавит! И, может быть, насмерть!
– М-да... – безнадежно качнула головой женщина и вздохнула. – Ну что ж... я передам Желтовскому, чтобы он больше не писал аварийных ситуаций.
После этого она перестала интересоваться его впечатлениями и даже подбегать к нему стала реже, однако домой все еще не торопилась.
Заметив некое охлаждение к своей персоне, Буранов насторожился. Ну ясное дело, он что-то не так понял, неправильно оценил, а падать в ее глазах не хотелось. Надо было чем-то удивить эту интересную особу, и он пошел на хитрость.
– Простите, а что вы скажете про эту картину? – подошел он к седоватому старичку, который величественно морщил губы возле одной из работ.
– Про эту? Это разве картина? – обозленно повернулся к нему старец. – Да это же! Это похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить!
Буранов пригляделся – то, что пожилой ценитель называл похабством, называлось «Лед и пламень», и там было изображено купание «моржей». То есть художник изобразил, как в ледяную прорубь сигают упитанные мужчины и женщины в купальных костюмах. Лед был голубой и искрился, а тела «моржей» написаны насыщенной розовой краской. Вообще-то Вадим не усмотрел похабства, но согласно закивал головой.
– Во! Вот это, я понимаю, искусство! Добрая свадебная фотография, в старых русских традициях, когда еще молодежь уважала стариков! А тут... фу, плюнуть жалко.
Уже через пять минут Буранов важно расхаживал возле картины с «моржами» и ждал Лину, чтобы блеснуть познаниями.
– О! Лина! Ну, наконец-то! – воскликнул он, когда та о нем вспомнила. – Лина, я вот смотрю на эту картину, смотрю...
Лина удивленно вздернула бровь.
– Да? И что? – искренне заинтересовалась она. – Тебе понравилось?
– Да, я тебе скажу, сплошное похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить! А вот это... иди сюда... вот это – настоящая картина! В старых русских традициях, эдакая свадебная, семейная картина... выполнена маслом... или чем там...
Лина склонила голову и четко произнесла:
– Вот это, между прочим, совсем не картина! Это репродукция. «Неравный брак» называется, Пукирева. Знать бы надо...
– Ну знаешь! – взвился Вадим. – Если... вот если бы я тебя приволок в свой магазин и заставил любоваться коробкой передач, я не думаю, что ты бы пришла в неописуемый восторг! А я прихожу!
– Прости, – склонила голову Лина. – Я не догадалась. Специально для тебя я напишу коленный вал маслом. В натуральную величину. Надеюсь, ты оценишь.
– Да уж-ж-ж, – прошипел Вадим. – А сейчас... если у тебя еще дела, ты можешь оставаться, а я... прости, я уже все посмотрел.
– Хорошо, едем домой.
По дороге Лина так смешно рассказывала про этого человечка в вязаной шапочке, который, к слову сказать, оказался этим самым Желтовским, так забавно подшучивала над его одеждой, манерой говорить и так преданно восхищалась его мастерством, что Вадим забыл про обиду и вместе с Линой смеялся, и фыркал, и восхищался. Он был готов ехать с ней вечно, но гостиница оказалась как-то уж совсем близко к выставочному залу.