— Можете взять ее себе. У нас еще есть.
— Благодарю. Но я так и не понял, чем же занималась ваша жена.
— Она — это компания «Обретите покой». — Похоже, Ричард Лайон никак не мог уяснить, что Сиси де Пуатье не была центром мироздания. — Дизайнерская фирма? Li Bien? Белоснежный цвет?
— Она занималась зубными протезами? — попробовал догадаться Гамаш.
— Зубными протезами? Конечно, нет. Домами, комнатами, мебелью, одеждой. Всем. Стилем жизни. Сиси создала новую жизненную философию, — Лайон воздел руки подобно ветхозаветному пророку. — Она была гениальна. В этой книге вся ее жизнь и вся ее философия.
— И что же это за философия?
— Ну, это как яйцо. Точнее, как краска на стене. Хотя она, конечно не на стене, а это Li Bien. Под стеной. Рисунок внутри. Ну, в общем, типа внутренней сущности.
Ручка Лемье замерла над блокнотом. Нужно ли записывать весь этот бред?
Господи, думал Лайон. Замолчи ты наконец. Заткнись. Ты жирный, уродливый, жалкий, тупой неудачник.
— В котором часу ваша жена уехала из дому сегодня утром? — Гамаш решил попробовать зайти с другой стороны.
— Когда я проснулся, она уже уехала. Боюсь, я сильно храплю, поэтому мы спим в разных комнатах. Но в доме еще пахло кофе, а значит, она уехала незадолго до того, как я встал.
— И в котором часу это было?
— Около половины восьмого. Когда час спустя я приехал в Уильямсбург, Сиси уже была там.
— Вместе со своим деловым партнером?
Гамашу показалось, что Лайон снова заколебался, прежде чем ответить.
— Да. С неким Саулом, не помню его фамилию. На время рождественских праздников он снял дом где-то неподалеку.
— И в чем заключалось их партнерство? — Гамаш надеялся, что у Лемье хватит такта сохранить бесстрастное лицо.
— Он фотограф. Делает фотографии. И эту фотографию тоже делал он. Красиво, правда? — Лайон показал на книгу в руках у Гамаша.
— Во время завтрака он тоже фотографировал?
Лайон кивнул. В его круглых опухших глазах застыло умоляющее выражение. Только вот о чем умолял его этот нескладный человечек?
И внезапно Гамаш понял. Не развивать дальше эту тему. Но старший инспектор не внял мольбам.
— На матче по керлингу фотограф тоже был?
Лайон снова кивнул. Вид у него при этом был разнесчастный.
— Надеюсь, вы понимаете, что это может означать?
— Это всего лишь слухи. Подлые, беспочвенные слухи.
— Это означает, что он мог сфотографировать человека, который убил вашу жену.
— А-а… — только и смог произнести в ответ Лайон. Но даже при всей своей проницательности Гамаш так и не смог понять, что выражало это междометие — радостное удивление или испуг.
— Как ты думаешь, кто это сделал? — Клара подала Питеру его красное вино, опустилась в мягкое кресло и отпила небольшой глоток из своего бокала.
— Руфь.
— Руфь? Ты действительно так думаешь? — Подавшись вперед, она впилась взглядом в мужа. Питер почти всегда оказывался прав. Иногда это даже пугало Клару. — Ты думаешь, что это Руфь убила Сиси?
— Я полагаю, что не так уж далек от истины. По крайней мере, насколько я могу судить, из всех, кто там присутствовал, только Руфь способна убить не задумываясь.
— Но ведь на самом деле ты так не думаешь? — Слова Питера удивили Клару, хотя нельзя было сказать, что она категорически не согласна с ними.
— Ну почему же, думаю. Это заложено в ее натуре. Если она до сих пор никого не убила, то только потому, что у нее не было мотива и возможности. А способность убить была всегда.
— Но разве стала бы она убивать кого-то током? Мне всегда казалось, что если бы Руфь решила отправить кого-то на тот свет, то воспользовалась бы для этого своей палкой. Может быть, застрелила бы или переехала машиной. Руфь никогда не отличалась особой утонченностью.
Питер подошел к книжным полкам и начал просматривать названия расставленных как попало и просто сложенных стопками книг. Здесь были и биографии, и романы, и книги по истории и искусству. Множество детективов. И поэзия. Замечательная поэзия, которая заставляла Клару вздыхать и напевать в ванной. Именно там она любила читать стихи, потому что поэтические сборники были, как правило, тоненькими, и их было легко держать скользкими руками. Питер даже ревновал жену к словам, которые доставляли ей подобное наслаждение. Читая их, она издавала такие звуки, как будто они ласкали ее, входили в нее и прикасались к ней так, как имел право прикасаться только он. Питер сам хотел стать причиной ее вздохов и стонов. Но она вздыхала над Этвуд, Ангелоу и даже Йитсом. Она напевала и стонала от удовольствия, когда читала Одена и Плеснера. Но самое большое наслаждение ей доставляли стихи Руфи Зардо.
— Помнишь этот сборник? — Питер снял с полки тоненькую книжечку и передал ее Кларе. Она наугад раскрыла ее и прочитала:
Ты бабочкой ночной летела
И невзначай мою щеку задела
Во тьме.
Убила я тебя.
Не знала,
Что ты всего лишь мотылек
Без жала.
Клара быстро перелистала страницы, просматривая одно стихотворение за другим.
— Они почти все о смерти или об утрате, — сказала она, опуская книгу. — Я никогда не обращала на это внимания. Большинство стихотворений Руфи — о смерти.
Она закрыла тоненький томик. Это был один из самых первых сборников Руфи.
— Они не просто о смерти, — поправил ее Питер.
Он подбросил в камин березовое поленце, которое сразу же весело затрещало, и отправился на кухню, чтобы проверить, не подгорела ли запеканка, которую они разогревали к ужину. Уже оттуда он крикнул:
— Они еще и весьма утонченные. В Руфи есть много такого, о чем мы даже не догадываемся.
— Всего лишь ночная бабочка, у которой нет жала… — задумчиво сказала Клара.
Была ли Сиси всего лишь ночной бабочкой? Нет. У Сиси де Пуатье было жало. Это ощущал на себе любой, кто подходил к ней достаточно близко. И Питер ошибался относительно Руфи. Всю свою горечь она выплескивала в стихах. Руфь никогда не скрывала своих чувств, а Клара знала, что злоба, которая способна довести человека до убийства, должна долгое время вызревать, и очень часто это происходит под спудом фальшивых улыбок и сладких речей.
Зазвонил телефон. Питер снял трубку и перекинулся с кем-то парой слов.
— Допивай свое вино, — сказал он, появляясь на пороге гостиной. — Мирна приглашает нас пропустить по стаканчику в бистро.
— То есть я должна быстро допить один бокал, чтобы выпить другой?
— Совсем как в старые добрые времена.