— Но почему она выбрала себе именно таких родителей? — Мирна кивнула головой в сторону телевизора.
— Не знаю. Может бьггь, у вас есть какие-нибудь предположения?
Все задумались.
— Вообще-то дети часто придумывают истории о том, что их усыновили или подменили. Или еще что-нибудь в этом роде, — сказала Мирна. — Даже счастливые дети проходят через это.
— Это правда, — подхватила Клара. — Я сама в детстве верила в то, что моя мать — королева Англии, которой пришлось отослать меня в колонию и отдать на воспитание людям незнатного происхождения. Каждый раз, когда раздавался звонок в дверь, я думала, что это она наконец-то приехала за мной.
Клара до сих пор помнила эту свою детскую фантазию. Она представляла себе, как на крыльце их скромного дома в монреальском квартале Нотр-Дам де Грас стоит королева Елизавета, а их соседи выглядывают из окон и, вытянув шеи, смотрят на ее корону и длинную пурпурную мантию. При этом в руках у королевы обязательно была сумочка. И Клара знала, что находится в этой сумочке. Ее фотография и билет на самолет в Англию.
— Но ты же это переросла, — сказал Питер.
— Да, — согласилась Клара, немного покривив душой. — Хотя на смену этой мечте пришли другие.
— Клара, милая, ты же не собираешься пересказывать нам свои гетеросексуальные фантазии? — с притворным испугом спросил Габри.
Клара улыбнулась, хотя на самом деле ее взрослые мечты не имели ничего общего с сексом.
— В этом-то и проблема, — сказал Гамаш. — Я согласен, что в детстве мы все создаем свой воображаемый мир, в котором представляем себя ковбоями и индейцами, космонавтами и путешественниками, принцами и принцессами.
— Хотите, расскажу, кем представлял себя я? — предложил Габри.
— Господи, отними у него дар речи! — взмолилась Руфь.
— Я представлял себя натуралом.
После этой простой, искренне сказанной фразы в гостиной ненадолго повисла неловкая тишина, которую первой нарушила Руфь.
— Я представляла себя знаменитой. И очень хорошенькой.
— Я представляла себя белой, — сказала Мирна. — И худой.
Питер хранил молчание. У него никогда не было детских фантазий. Все душевные силы уходили на то, чтобы как-то справляться с реальностью.
— А вы? — обратилась Руфь к Гамашу. — О чем мечтали вы?
— Я мечтал о том, что мне удалось спасти моих родителей, — ответил он, вспоминая, как ребенком забирался на диван, стоявший у окна гостиной, и, прижавшись щекой к шершавой обивке, смотрел в ночь. Даже сейчас, иногда, зимними вечерами, когда на дворе свирепствовал ветер, он вспоминал это ощущение прикосновения грубой ткани к своей щеке. Каждый раз, когда его родители где-то задерживались, он забирался на этот диван и вглядывался в даль, ожидая, когда окружающую темноту разрежет долгожданный свет фар. И однажды наступил вечер, когда он этого так и не дождался…
— У всех у нас были детские фантазии и мечты, — подвела итог Мирна. — В этом Сиси была не оригинальна.
— И все же есть одно очень существенное отличие, — сказал Гамаш. — Вы до сих пор хотите быть белой и худой?
Мирна искренне рассмеялась.
— Конечно, нет. Я теперь такого даже представить себе не могу.
— А вы? — Гамаш повернулся к Габри. — Вы хотели бы сейчас стать натуралом?
— Оливье меня бы убил.
— Вот видите. Раньше или позже, но со временем наши детские фантазии и мечты исчезают, и им на смену приходят другие. С Сиси все было по-другому. Она продолжала жить в созданном еще в детстве воображаемом мире. Причем погружение было настолько глубоким, что она даже взяла себе имя де Пуатье.
— Интересно, как ее звали на самом деле? — сказал Габри. — Кем были ее настоящие родители? Ей было под пятьдесят, правильно? Значит, ее родителям сейчас было бы около семидесяти. Примерно как тебе. — Он повернулся к Руфи, которая немного помолчала, а потом продекламировала:
Давно уж мать мертва, спит в городе далеком;
Но что ж покоя нет мне от ее души?
Слова показались Гамашу знакомыми.
— Это из вашей новой книги? — решил уточнить он.
— Это из стихотворения, — огрызнулась Руфь и закончила:
Лишь только смерть моя, пожалуй, нас рассудит,
Прощения раздав в пугающей тиши,
Или опять, как было, слишком поздно будет?
— Ну, слава богу, свершилось, — вздохнул Габри. — А я уж было понадеялся, что хотя бы один вечер обойдется без твоих стихов. Продолжай, не стесняйся. Что-то настроение слишком хорошее.
— Вы замечательный поэт, — сказал Гамаш.
Похоже, его слова искреннего восхищения оскорбили Руфь больше, чем выпады Габри.
— Пошли вы все к черту! — с этими словами она бесцеремонно отпихнула Гамаша в сторону и направилась к двери.
Гамаш вспомнил. Он понял, почему слова стихотворения показались ему хорошо знакомыми. Именно его он читал в машине, когда направлялся в Три Сосны, чтобы начать расследование. Старший инспектор подошел к видеоплееру, аккуратно извлек кассету и повернулся к супругам Морроу.
— Благодарю вас за прекрасный вечер. Но мне пора возвращаться к инспектору Бювуару. Вы не могли бы дать мне один из своих портфолио? — спросил он у Клары.
— Пожалуйста.
Клара провела его в кабинет, подошла к захламленному столу, включила лампу и начала рыться в бумагах. Гамаш ждал и осматривался, по привычке отмечая про себя каждый предмет обстановки. Внезапно его взгляд остановился на каком-то блестящем предмете, лежащем на полке книжного шкафа. Старший инспектор застыл на месте и некоторое время не решался пошевельнуться, не веря собственным глазам. Потом, очень медленно, он двинулся вперед, на ходу доставая из кармана носовой платок. Подойдя к шкафу, Гамаш протянул руку и очень осторожно снял заинтересовавший его предмет с полки. Даже сквозь ткань носового платка он чувствовал исходящее от него тепло.
— Он прекрасен, правда? — сказала Клара, когда Гамаш поднес предмет к лампе, чтобы получше рассмотреть. — Питер подарил мне его на Рождество.
На ладони Гамаша лежал сияющий шар. На нем были изображены три высокие сосны с отяжелевшими от снега ветвями и написано слово Noel. А под ним, почти незаметная, была проставлена заглавная буква.
L.
Гамашу наконец-то удалось найти шар Li Bien.
Питер Морроу понял, что его загнали в угол и следует приготовиться к худшему. Когда Гамаш начал расспрашивать Клару о шаре, она радостно объявила, что это первый рождественский подарок, который Питер смог ей купить.
— До сих пор мы были слишком бедны, — объяснила она.
— Или слишком скаредны, — фыркнула Руфь.