Чарли протянул приятелю полуобгоревшую самокрутку. Гэри взял ее.
— Ладно, еще разок, — улыбнулся он, — но смотри, если меня развезет, с тебя такси и не пускай меня в «Харродс» ни под каким видом.
— Что ты забыл в «Харродсе»?
— Там обретается прекрасная Гортензия. Ей поручили оформить две витрины, и сегодня у нее главный вечер в ее жизни. Пресса, все дела…
— Ха, так там, поди, и Шарлотта будет?
— Слушай, правда… Я про нее и забыл.
Когда Гэри познакомил Чарли с Шарлоттой, тот влюбился в нее до беспамятства. Чего он только не вытворял, чтобы ее покорить! Гэри он честно и благородно предупредил. Тот не возражал: все равно у Чарли мало шансов. Шарлотта терпеть не может пухлощеких белокурых ангелочков, ей подавай высоких, худощавых и темноволосых.
Он сделал несколько затяжек. Накатывала неудержимая веселость.
— Хорошо-то как! Сколько я уже не курил…
— Мне это для решимости. Когда закуриваешь, перестаешь себя накручивать. Мне же сегодня с Широй объясняться.
— Ей должно быть приятно, что ты хотя бы не избегаешь прямого разговора. Мог бы ведь отделаться имейлом или эсэмэской. Уж хотя бы поэтому она тоже будет держаться достойно и дружелюбно.
— Где ты видел, чтобы девчонка, которую бросают, держалась достойно и дружелюбно? На моей памяти такого не было.
Гэри расхохотался. Он смеялся без удержу, до слез.
— Надо же, обычно я реву как теленок, а тут лежу от смеха!.. Откуда у тебя травка?
— Имеется в наличии дядюшка, стихийный анархист. Занимается тепличным разведением. На продажу. Но мне дает так. Я у него любимый племянник.
Гэри зажмурился, смакуя каждую затяжку.
Чарли включил музыку. Старая песня Билли Холидей — об избытой любви, о меланхолии, обещание тому, кто уходит, что его будут любить всю жизнь.
— Смени пластинку, — посоветовал Гэри, — а то никаких сил не будет расстаться.
— Наоборот, она создает правильный настрой. Барышня разливается, что страдает, а я сохраняю твердость духа.
Гэри снова рассмеялся. Определенно теперь ему от травки весело и хорошо.
Он встал, распрощался с Чарли и направился к дверям со словами:
— Ну что, «Харродс», посмотрим теперь, кто кого!..
Вечеринка к его приходу уже закончилась: убирали со столов, сдвигали стулья, выбрасывали букеты. Осталась одна Гортензия. Она так устала, что опустилась прямо на пол и сидела, уткнувшись лбом в колени. Черные балетки, длинные ноги, прямое черное платье Аззедина Алайи, черно-белый шелковый шарф.
Гэри бесшумно подступил поближе и пробормотал:
— Hello, beauty!
Гортензия вскинула глаза и отозвалась с усталой улыбкой:
— Так ты пришел!
— Ну! Хотел посмотреть, какие из себя мои соперницы… А почему ты в черных очках? Ты что, плакала? Вечеринка не удалась?
— Наоборот, полный успех. Но у меня ячмень вскочил на правом глазу. От усталости, наверное, а может, Жан Прыщавый удружил микробом — взбесился, что его не позвали.
— Это кто?
— Один убогий, живет теперь с нами.
Гэри ткнул пальцем в ярко освещенные витрины.
— Так вот, значит, из-за кого ты меня бросила?
— Что скажешь? — с тревогой спросила девушка.
Гэри обвел витрины взглядом, подолгу задерживаясь на каждой фигуре, каждой детали, и одобрительно кивнул:
— Очень хорошо! Точь-в-точь как ты придумала в Париже, помнишь?
— Правда?
— А ты что, сомневаешься? Как-то это на тебя не похоже.
— Мне так приятно… Я так хотела, чтобы ты пришел!
— Я пришел.
— Младшенький тоже приходил. Он теперь разговаривает по-английски, как викторианский лорд в напудренном парике. Марсель нащелкал фотографий и наговорил мне столько комплиментов, что у меня сил не было его слушать. Кстати, он мне даже предложил, мол, если я хочу, он начнет выпускать одежду под маркой «Казамии», а я могу рисовать коллекции.
— А ты?
— Ну, я не решилась ему сказать, что он работает, мягко говоря, не в том ценовом секторе… Так что я ответила обтекаемо. К тому же смотри…
Она раскрыла сумочку. На пол посыпался ворох визитных карточек.
— Видишь, сколько мне надавали контактов? И все они меня приглашают!
Навскидку — не меньше десяти.
— Гэри, они были в таком восторге! Видишь, вон у той косынка вокруг шеи? Это «Витон», очень красивая модель. Так один крендель из «Витон» предложил мне работать над их новой коллекцией! Представляешь?
И она повторила по буквам: «ВЭ-И-ТЭ-О-ЭН».
— Да и не только он… Мне уже предложили работу в Нью-Йорке! Слышишь? В Нью-Йорке!
— Что ж тут удивительного? Это красиво, элегантно. Я тобой горжусь, Гортензия, правда, очень горжусь.
Гортензия смотрела на него снизу вверх, опершись локтями на колени и сдвинув очки на нос. Какой он высокий, красивый, сильный, добрый! Он слушает ее внимательно, смотрит по-другому, не так, как раньше, — а так, будто им больше незачем ссориться. Словно он понял что-то важное. Держится спокойно, чуть отстраненно, с мужественной уверенностью, — раньше за ним такого не водилось…
— Ты какой-то другой, Гэри. Что с тобой?
Он улыбнулся, протянул ей руку и скомандовал:
— Подъем! Пошли отсюда! Я тебя приглашаю на ужин.
— Но мне еще…
Он досадливо приподнял бровь.
— Все тут убирать, — поспешно солгала Гортензия.
Николас пошел провожать Анну Винтур, но велел его дождаться: «Я быстро, сейчас вернусь, и будем праздновать победу! Ведь это победа, принцесса! Вот увидишь, у тебя теперь от предложений отбою не будет!..»
Не может же она так его бросить! Она снова посмотрела на Гэри. Его взгляд недвусмысленно говорил: идем, иначе будет поздно. Он вернулся, переступил через гордыню, протянул ей руку. Она колебалась. Перебегала глазами с витрин на плащ Николаса на вешалке в углу. Безукоризненный «Барберри» красноречиво заклинал ее остаться: «Гортензия, не дури, на карту поставлена твоя карьера! Не смей уходить! Николас рассвирепеет и в жизни больше для тебя пальцем не шевельнет». Она обернулась к Гэри: тот смотрел все мрачнее. «Откажусь — больше никогда его не увижу. Что делать, что выбрать? Николас мне еще нужен. Если бы не он, не его связи, сметка, вечеринка провалилась бы. Да, пришла куча народу, но, если честно, все они пришли ради него, не ради меня. Николас — это имя. И он идет в гору. С ним мне открыты все двери. Сама я еще пустое место…» Ее одолевали страх и сомнения. Она снова уронила голову на колени.