— Постараюсь.
— Техническим директором компании «Тарма», офис которой находится в славном городе Гренобле.
— Что же тут смешного?
— Компания занимается производством пассажирских и грузовых канатных транспортеров.
— Ну и что?
— Перевожу: выпускает лыжные подъемники. Мсье Буассон у нас, как видите, не честолюбец и не интриган. Вчера служил народу и отечеству, а сегодня переключается на ржавые тросы. Как-то негламурно. Да и на продвижение по службе не тянет.
— Не вижу в этом ничего удивительного. Он очень сентиментальный человек, живет чувствами.
— Кстати, о чувствах. Личная жизнь.
— Его жену, я полагаю, зовут Женевьевой?
— Звали. Первую. Он женился двадцати двух лет от роду на некоей Женевьеве Люзиньи. Через десять лет она умерла от рака крови. Детей у них не было. В 1978-м женился вторично, на Алисе Гоше. У них двое сыновей.
— Да, я их знаю в лицо.
— Вроде все. Тусклая жизнь, тусклая карьера, унылая равнина, безрадостный удел. Как сосед он вам, надо полагать, хлопот не доставляет. На него ни разу не подавались жалобы, скажем, на шум в неурочное время. Знаете, мадам Кортес, мне кажется, этот ваш Юноша толком прожил в своей жизни только эти три месяца на съемках «Шарады», а все остальное время провел в спячке. В семнадцать лет вышел на пенсию! Не понимаю, как вы собираетесь из этого сделать роман?
— Вы же не читали его дневник. И про жизнь Кэри Гранта вы вряд ли наслышаны.
— Ну, так или иначе, рад был вам помочь. Если что — обращайтесь. Я всегда к вашим услугам.
Жозефина купила в аптеке ушные капли для Дю Геклена, вернулась домой и раскрыла черную тетрадку. Теперь за неуверенным рассказом Юноши ей отчетливо виделась тонкая, хрупкая шея мсье Буассона, его склоненная голова, и слышалось, как он хрипло кашляет в перчатку.
«Сегодня 18 апреля — день его рождения. Ему исполняется пятьдесят девять. Отмечали на съемочной площадке. Ему поднесли торт с двадцатью свечами. Всего двадцать! «Потому что для нас, Кэри, — объяснил продюсер, — вы всегда будете молодым!» Он в ответ произнес коротенький благодарственный спич, очень смешной. Сначала сказал так: «Вот, я достиг того почтенного возраста, когда уже не я бегаю за женщинами, а женщины бегают за мной, и это очень приятно». Все засмеялись. Он добавил, что ему уже без малого шестьдесят, а он по-прежнему простофиля простофилей, и непонятно, как он вообще умудрился сделать карьеру. Вот недавно отказался от роли, которая в итоге досталась Рексу Харрисону, в «Моей прекрасной леди», потом от той, что сыграл Джеймс Мейсон в «Звезда родилась», потом от роли Грегори Пека в «Римских каникулах», от роли Хамфри Богарта в «Сабрине», от еще одной роли Мейсона — в «Лолите»… «На этом, — сказал он, — я, пожалуй, поставлю точку, иначе вы решите, что я вопиюще старомодный зануда!» Тут все, конечно, захлопали и завозражали. Опять он всех обаял…
С тех пор как он рассказал мне о себе столько личного, он переменился. По-моему, он стал меня избегать. Может кивнуть или издали помахать рукой, но всегда так устраивает, чтобы не оставаться со мной наедине. Я ломал-ломал голову, что ему подарить, и в итоге, кажется, выбрал подарок — глупее не придумаешь: шарф. Красивый кашемировый шарф «Шарве», все мои сбережения.
Шарф! Человеку, который живет в Лос-Анжделесе!
В съемочной группе некоторые, я видел, ухмыльнулись насмешливо.
А он поблагодарил, свернул шарф и положил его обратно в коробку.
Я пробормотал что-то в оправдание. Он улыбнулся и сказал: «Don’t worry, my boy! В Голливуде тоже бывает прохладно. И потом, я буду носить его в Париже».
Я знаю, он скоро уезжает. Я видел график съемок. Осталось всего два дня.
Мне наконец удалось подойти к нему. Вид у меня, должно быть, был мрачный, потому что он накрыл мою руку своей и спросил:
— Что с тобой, my boy, у тебя что-то не ладится?
— Вы скоро уезжаете…
— Не грусти. Ты ведь грустишь, правда?
— Почему вы спрашиваете?
— Это ты зря, my boy. Я возвращаюсь к своей обычной жизни, а ты к своей. Перед тобой еще знаешь какой путь!.. Нет, слушай, так с тобой и я посерьезнею, того гляди. Ну!..
Я чувствовал, как сердце у меня медленно скукоживается.
— Вы правда уезжаете?
Он удивленно вздернул бровь, как в кино. Мне показалось, будто он продолжает играть какую-то роль.
— Уезжаю, а ты остаешься. Но нам обоим потом будет приятно вспомнить нашу дружбу.
Я, должно быть, выглядел до того убитым, что это стало его раздражать.
— Соте on, smile!
— Не хочу я ничего вспоминать! Мне еще рано вспоминать! Я хочу остаться с вами. Возьмите меня с собой! Я могу быть вашим секретарем, носить чемоданы, водить автомобиль, рубашки гладить, не знаю… Все что угодно! Я выучусь! Мне всего семнадцать, в мои годы учишься быстро.
— Ну-ну, не драматизируй. Это было замечательное знакомство, мы чудесно провели вместе несколько дней. Не надо сейчас все портить.
От этих его слов мне показалось, что я прыгнул с обрыва и лечу вниз, ищу какую-нибудь корягу, чтобы зацепиться, и не нахожу. Он уезжает, уезжает, а я остаюсь. Что меня ждет? Политехническая школа, женитьба? На ком? Да какая теперь, собственно, разница… Пусть будет Женевьева, она хоть все знает, обо всем догадалась. С ней у меня останется хоть какой-то флер этой избытой любви. Ей я смогу рассказывать и пересказывать, как мы сидели с ним, разговаривали, пили шампанское, смотрели на парижские крыши… Да, я поступлю в Политехническую школу и женюсь на Женевьеве. Ведь он уезжает, и ему от этого ни больно, ни грустно.
— Come on, my boy! — повторил он досадливо.
Будто я сделал какой-то жуткий ляп. Мне было так стыдно, словно я вывалялся в грязи.
За ним пришел шофер, пора было ехать обратно в гостиницу. А я так и стоял, как последний болван, со слезами на глазах.
До чего же я был себе противен! Увалень! Тюфяк! Никакой элегантности!
Я смотрел ему в спину. В эту минуту я больше ничего о нем не знал. Как будто все, что было между нами, все эти доверительные разговоры мне приснились. Будто их не было вовсе. Все, он об этом забыл, для него это кончено.
Впервые в жизни я почувствовал себя лишним. Не у дел. Страшное чувство, будто моя жизнь прожита.
Ужасно.
Я уже собирался уходить, как заметил на каком-то столе коробку из-под шарфа. Я заглянул: шарф был на месте.
23 января 1963 г.