— А как же я?
— Ты — часть творческого процесса. Но только ты, а не кто попало.
— Значит, когда пишешь, надо вообще жить одной?
— В идеале да. Но у меня есть ты. И я тебя люблю больше всего на свете. Ты и моя радость, и сила, эта любовь — часть меня. С тобой я могу говорить, ты меня слышишь, понимаешь, ты умеешь слушать. Ты — да. Другие — нет.
— Так что… — Зоэ опустила глаза и спросила уже покорно: — Ты правда собираешься писать про своего Скромного Юношу?
Жозефина обняла ее и шепнула:
— Да, собираюсь! И напишу!
— А ты уже знаешь, кто это? — спросила Зоэ, уткнувшись подбородком матери в плечо.
И Жозефина снова шепнула:
— Да, теперь знаю!
Она поговорит с ним и спросит, можно ли написать его историю. Объяснит ему, как ей самой удалось выбраться из тумана благодаря его черной тетрадке и Кэри Гранту. Расскажет про шторм, про Анриетту и Люсьена Плиссонье, про корзинку с едой на пляже, Ирис, полотняный тент, как ей не терпелось вырасти, стать взрослой, стать наконец кем-то другим — кем-то, кто твердо стоит на ногах, кто уже не блуждает в тумане.
А потом она позвонит Серюрье и скажет ему…
Что у нее наконец появилась задумка. Нет, не задумка, лучше. Завязка книги. А в голове уже выстраивается вся книга целиком. Складывается кусочек к кусочку.
Кстати, она уже знает, какой будет первая фраза. Но Серюрье она об этом не скажет.
Эту фразу она будет держать про себя, чтобы слова сохранили свою силу, не выдохлись.
«Писать как никто — словами, которые принадлежат всем» [74] .
Слова, которыми собираешься писать, нельзя произносить вслух. Они должны сохранить свою первозданную свежесть. Когда их будут читать, нужно, чтобы они звучали словно впервые, будто никто и никогда еще не писал их вот так, на листе бумаги.
Ширли положила переходник на прилавок и спросила, сколько стоит.
Переходник она взяла с полки последний. На нем не было ни ярлыка, ни штрих-кода, упаковка помятая и потрепанная, со сбитыми уголками. И не скажешь, что новый.
Мужчина за прилавком, в черной футболке с оскаленной волчьей мордой, помедлил с ответом. Сначала он внимательно осмотрел покупательницу: сумка, часы, сережки с бриллиантами, кожаная куртка, — и лишь затем объявил:
— Пятнадцать фунтов.
— Пятнадцать фунтов за переходник?! — изумилась Ширли.
— Именно, — подтвердил продавец, — пятнадцать фунтов.
Взгляд у него был совершенно тусклый. Ей нужен переходник, у него он есть, он назначает цену, не нравится — скатертью дорога. Ширли отметила, какое у него круглое пузо, туго обтянутое футболкой, — как пивной бочонок.
— Разрешите, я загляну в ваш каталог, проверю цену.
— Цена — пятнадцать фунтов.
— Вызовите главного!
— Я главный и есть.
— Жулик вы, вот кто!
— Пятнадцать фунтов…
Ширли взяла переходник, подбросила его несколько раз на ладони, потом положила обратно на прилавок и решительно развернулась к выходу.
— Ну и черт с тобой, придурок!
«Пятнадцать фунтов, это ж надо! — негодовала она, шагая по Риджент-стрит. — Конечно пятнадцать фунтов: сначала осмотрел меня, эту, мол, грех не обчистить! Не на ту напал! Что я ему, туристка какая-нибудь, приспичило воткнуть в розетку фен или фотоаппарат? Я англичанка, в Лондоне не первый год, цены я знаю, так что нечего! И переходник мне нужен только потому, что подруга из Франции подарила мне на Рождество щипцы для завивки волос. Щипцы стоят тридцать евро, так что без переходника за пятнадцать фунтов я уж как-нибудь обойдусь». Ширли шла широким шагом, и у нее зудели руки надавать по физиономии всем встречным мужчинам. Ишь, вышагивают, самцы, хозяева мира! И морды-то какие наглые! Эта властность выводила Ширли из себя. Только и умеют что бросать приказания направо и налево, будто все вокруг — крепостные крестьяне.
У нее внутри все так и клокотало от ярости, как бурлит в жерле вулкана раскаленная лава: вот-вот разорвет вершину кратера и хлынет наружу, топя все в огне.
Вулкан проснулся нынче утром.
Ширли зашла на работу, в офис своего фонда Fight the fat [75] , и наткнулась на свежий доклад. В нем обстоятельно, с цифрами и графиками, доказывалось, что в ряде наименований детского питания содержится не меньше сахара, жира и соли, чем в обычном фастфуде. Подумать только! Грудных детей пичкают с пеленок всякой дрянью, чтобы они потом сами тянулись к этой мерзости, когда вырастут! Ширли выругалась.
Она так разозлилась, что потеряла самообладание. Это называется — слепое бешенство.
— Что будем делать?! — заорала она на Бетти, секретаршу и помощницу.
— Составим список этих продуктов и вывесим его на сайт, заодно дадим ссылки на сайты союзов потребителей. — Бетти никогда не изменяла выдержка, и у нее неизменно находилось готовое решение. — Остальные перепечатают. Поднимется буча.
— Вот мерзавцы, вот мерзавцы! — шумела Ширли, запуская пальцы в волосы. — Это же преступники! Они измываются над грудными детьми! А мы еще удивляемся, что процент ожирения растет. Их бы самих заставить есть эту гадость! Своих-то детей они небось этим не кормят!
Спокойно, спокойно. Хватит психовать. Нельзя, чтобы от ярости сносило внутри все перегородки. Ведь гнев бьет не только по тому, на кого он направлен: он разрушает и того, кто носит его в себе. Кому, как не Ширли, это знать!
Она хотела научиться держать себя в руках. Злишься — отвлекись, займись чем-нибудь спокойным, умиротворяющим. Тут-то она и вспомнила про щипцы для завивки. Как раз сегодня утром убирала в ванной, и ей попалась на глаза коробка, еще в оберточной бумаге и с открыткой, на которой рукой Жозефины было выведено: «Моей красавице подруге с короткой стрижкой, по настроению — кудрявой».
«Вот сейчас сбегаю вниз, куплю переходник, сосредоточусь на кудряшках и постараюсь больше ни о чем не думать».
Так нет же! Этот гад в футболке с волчьей мордой добил ее окончательно. Ширли прямо тряслась от ярости, в глазах стояли слезы, ее шатало. Куда ей теперь податься на этом свете — непонятно.
Она зашла в «Старбакс», заказала кофе мокка, с цельным молоком и взбитыми сливками. 450 калорий, 13 граммов «плохих» жиров, восьмое место в рейтинге нездорового питания, по оценке весьма солидного Центра науки в интересах общества (за 2009 год). Раз уж заниматься саморазрушением, так чего мелочиться, решила Ширли, глядя, как готовят смертоносный кофе с молоком.