— Раздевайся. — Она кивнула на захламленную вешалку. Люба послушно сняла куртку и пристроила поверх какого-то древнего коричневого пальто. — Проходи, — так же неприветливо пригласила она Любу в комнату.
В комнате стояла убогая полированная мебель — два серванта инсультного вида на хилых ножках, с перекосившимися дверцами и стол, покрытый красной плюшевой скатертью. На том месте в сервантах, где обычно хозяйки расставляют перламутровый сервиз «Мадонна» и хрустальные фужеры, вплотную теснились иконы. Деревянные, с виду очень старые, и новые, бумажные, в окладах и без — большие и маленькие, они заполняли собой все внутреннее пространство. По стенам тоже висели иконы, и под некоторыми теплились огоньки. Пахло воском и церковью. На столе стояли чашка с остатками чая и блюдце с крошками.
— Садись. — Женщина указала Любе на стул.
Люба послушно села. Пакет с конфетами смущал ее, и она пристроила его на край стола.
— У меня… — начала Люба.
— Сама вижу, — перебила Любу хмурая баба Вера. — Порча у тебя. Недавно сделали, два-три дня. Делал сильный мастер, но материал у него был слабый. Потому ты только и жива сейчас. Видно, то, на чем делали, ты недолго в руках держала.
Люба тут же вспомнила тот самый стаканчик, за которым Светка лазила под прилавок, и внутри у нее что-то оборвалось.
— Вижу, сильно ты дорогу кому-то перешла, — продолжила бабка.
У Любы запылали щеки и уши.
— Вы мне поможете?
— Болею я, — сказала баба Вера. — А после тебя еще болеть буду. Нет, не возьмусь.
В глазах у Любы потемнело, и она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Сердце глухо стучало где-то далеко, как будто и не в самой Любе.
— Я вам любые деньги… — прошептала Люба неверным языком.
— Не нужны мне твои деньги, — отрезала знахарка. — Пей!
Она плеснула воды из литровой банки, стоящей возле икон. Воды в стакане оказалось совсем на донышке, но Люба почему-то цедила ее крохотными глотками, стуча зубами о край стакана.
— Святая вода, — пояснила целительница. — Крещеная ты? — поинтересовалась она у Любы.
— Крещеная, крещеная. — Люба все никак не могла отдышаться. — Крещеная я.
— Как имя, раба Божия?
— Люба. Любовь, — поправилась она.
— Хорошо. Сюда садись. — Бабка указала на другой стул, стоящий в углу под иконами. — И не думай, что я тебя пожалела, я таких, как ты, не жалею. Просто с тем, кто это сделал, у меня старые счеты. Никогда ему надо мной верх не взять! — Она снова сверкнула очками, а Любе внезапно стало так страшно, что она почувствовала, как мелкие волоски у нее на руках разом встали дыбом. На ватных ногах она подошла к стулу и села. Бабка, скрипнув дверцей, достала из серванта какое-то черное покрывало и небольшой обмылок, каким обычно закройщики размечают линии на ткани.
— Мыло, каким покойника мыли, — равнодушно пояснила она, начертила на покрывале какие-то знаки и обернула его вокруг Любы. Из серванта же она извлекла толстую восковую свечу, зажгла ее и воткнула в банку, в которую было насыпано какое-то зерно. В эмалированную миску знахарка плеснула святой воды и поставила на табурет перед клиенткой.
— Закрой глаза! — велела она.
Люба послушно зажмурилась. Сердце бешено колотилось где-то в горле. В темноте она слышала, как бабка Вера, шаркая, ходит вокруг нее, как под скрип рассохшегося паркета что-то шепчет и отплевывается. «…Одни отпели, другие терпели, а третьи пришли играть, с рабы Любови смертную приковку снять…» Люба сильнее сомкнула веки. Темнота перед ней расцвела яркими пятнами…
— Открывай, открывай глаза. — Баба Вера трясла ее за плечо. — Все. Все уже. Сомлела ты, что ли, не пойму? Видишь? — Она указала Любе на миску с водой. В миске плавал причудливым островком воск. — Вот она, твоя порча, вылилась. Никого не узнаешь?
Люба вгляделась. Внезапно Светкино улыбающееся лицо всплыло у нее перед глазами.
— Узнаю, — сипло произнесла она. — Подруга моя сделала, да?
— А ты подруге верни то, что взяла, иначе в следующий раз никто за тебя не возьмется! И даже я тебе не помогу. Ты ведь у нее две вещи взяла. — Знахарка со стуком переставила миску на стол. — Одна вещь — деньги, пять тысяч… — Она ткнула в миску пальцем. — Да это не главная вещь, не из-за нее делали; а вот другая — ты сама знаешь. За три дня верни ей все. Завтра с утра пойдешь в церковь, покаешься и исповедуешься. И закажи по себе сорокоуст. В церкви поставишь три свечи — Спасителю нашему, Богородице и Пантелеймону-целителю. Как из церкви пойдешь, не оглядывайся, милостыни никому не подавай. Водой этой, — Вера Ивановна слила воду в банку, — умываться будешь три дня по утрам, до восхода солнца. А теперь иди, — указала она Любе на дверь, — раба божья Любовь, а то нехорошо мне что-то стало…
Люба выскочила в коридорчик, прижимая к груди банку, быстро натянула куртку, шапку. Бабка Вера прошаркала за ней, протиснулась мимо и открыла Любе.
— Спасибо вам, Вера… — пролепетала Люба, оборачиваясь.
— Спасибо не говорят, — оборвала ее бабка, сняла очки и впилась в Любу взглядом. — Адрес мой забудь, больше тебе сюда ходить не надо.
* * *
— Давно сидишь?
— Оля, как тебе не стыдно! Хоть бы записку оставила!
— Ты ж сказала, что после четырех придешь, — прервала поток упреков Ольга, отпирая дверь.
Даша вспомнила, что действительно сказала так, и принялась оправдываться:
— Такая неразбериха… У меня группу забрали елку ставить. Я пришла — а тебя нет. Третий час тебя жду. Испугалась даже. Ты что, в консультацию ходила, да?
— Почти что. — Ольга стащила с ног сапоги и швырнула их в угол.
— Как это — почти что?
— Ходила. Только не в консультацию. Ну не могу я так больше! — воскликнула Ольга, и Дашка вдруг увидела, как осунулась за эти дни подруга. — Я хочу знать, где он живет, что с ним. Я его жена, в конце концов!
— Олечка, успокойся. Так куда ты ходила? Тебе же говорили не ходить никуда…
— Говорили, говорили! Ничего оно не действует, их хваленое колдовство! Уже неделя прошла, и что? Где результат? Я узнаю, где он живет, и сама к нему пойду!
— Оля, куда ты пойдешь? Ты же все испортишь! Куда ты сейчас ходила?
— Куда, куда… В детективное агентство, — буркнула Ольга.
— Не нужно было никуда ходить. — Дашка расстроилась. — Просто чувствую я, что не нужно.
* * *
Андрей сидел в машине и ждал Алену. Девушка опаздывала. Он уже полчаса стоял в условленном месте. Почему Алены так долго нет? Неужели что-то случилось? У него в багажнике лежала небольшая пушистая ель. Небольшая потому, что квартира у Алены тоже небольшая. Обычная малогабаритка в одном из спальных районов города. Он переехал к ней неожиданно для себя. Их роман развивался настолько бурно, что он не стал ни о чем думать, а просто дал себя захватить мощному потоку, в котором было все, что давно уже исчезло из его повседневной жизни, — романтика, страсть, неприкрытая чувственность. Он вспомнил их первую встречу и закрыл глаза. И тотчас же перед ним встала Алена, какой она была в тот день. Она в прямом смысле слова свалилась к нему на капот, когда он выруливал со двора офиса. Она бежала куда-то, размахивая маленьким деловым портфелем, погруженная в какие-то важные деловые мысли. Подумать только, она его не заметила! Андрей запоздало испугался — что было бы, едь он хоть немного быстрее. Он коротко вздохнул. Она сломала каблук и грохнулась прямо перед капотом. Каким-то чудом он успел затормозить. Выскочил из машины и поднял ее. Капюшон шубы слетел, заколки вылетели из прически. Никогда он не видел таких волос — темно-каштановых, блестящих, ниспадающих тяжелой волной. Он думал, что такие волосы существуют только в рекламе шампуней. Но у нее были именно такие волосы, и пахли они изумительно. Поднимая ее, он почти коснулся их лицом. Она ругала и отталкивала его, но — один высоченный каблук был сломан, колготки порваны, да и ногу она сильно ушибла о лед. Она кричала, что опаздывает на какое-то важное совещание, но он все равно усадил ее в машину и отвез домой — переодеться и оказать первую медицинскую помощь.