Это было нелегко… Нелегко! Почти силком пришлось Марине держать себя на месте. Труднее всего одолеть человечность внутри себя, и только напоминание о том, что плачущая, проклинающая, умоляющая женщина – лютый враг, который никого никогда не миловал и лишь тешился бы муками жертвы, поменяйся они местами, – только это помогло Марине устоять.
– Ты еще пожалеешь! – исторгла наконец Джессика. – Пожалеешь!
– О чем? – устало осведомилась Марина, у которой все еще звенело в ушах от ее нескончаемых воплей и проклятий. – Я никого не убивала.
– Не убивала! – зло передразнила та. – Только собираешься убить, но помни, скоро здесь появятся Хьюго и Линкс. Они-то не поверят, что я могла испариться каким-то загадочным образом! Они будут искать меня и найдут. Учти, тайна этой комнаты им известна так же хорошо, как мне. И вот тогда… О, я буду молиться, чтобы господь продлил твои часы, чтобы я еще успела увидеть тебя… такой же униженной, как я сейчас!
– Ну конечно, если бы ты молилась о чем-то добром, о чьем-то благе, то уже была бы просто не ты, – кивнула Марина. – Однако вот незадача – Хьюго и Линкс не придут.
– Это еще почему? – фыркнула Джессика.
И тут Марина, торопясь и волнуясь, словно бы вновь переживая случившееся, рассказала обо всем, что случилось после того, как Джессика и Десмонд обвинили ее в убийстве Урсулы: о бегстве из замка, поисках Флоры, мерзких признаниях Хьюго и Линкса, мужестве Джаспера и спасительном появлении Десмонда. И когда она закончила словами:
– …и Линкс рухнул наземь рядом с Хьюго! – то услышала пронзительный, нечеловеческий вой.
* * *
И тут Марина почувствовала, что силы ее на исходе. Сгущались сумерки, и выдержать ночь в соседстве с Джессикой она не сможет. Ненависть – это истребляющий яд. Ее обжигающее дыхание губит все живое вокруг, и Марина всерьез опасалась, что не выдержит, задохнется в тлетворных миазмах, заполняющих эту обитель смерти, причем те, что источает Джессика, были куда зловоннее и ядовитее, чем даже трупный яд. Именно сейчас следовало пустить в ход то последнее оружие, которое даровала ей судьба… ее последнее средство к спасению: или к свободе, или к смерти. У нее дрожали ноги, когда она вновь приблизилась к Джессике, но в сраженье бросаясь, назад не смотри! – а потому она протянула к лицу пленницы руку, в которой был зажат ржавый ножичек, и подождала, пока блуждающий, полубезумный взгляд Джессики не сосредоточился на нем – и не вспыхнул.
– Думаешь, я поверю, что ты убьешь меня? – прокаркала Джессика, голос которой был сорван истошными криками. – Не убьешь! Без меня тебе вовек отсюда не выбраться. И если я умру – ты тоже умрешь!
– Это так, – покладисто согласилась Марина. – А если умру я – умрешь и ты. Только смерть у нас будет разной… очень разной! Мгновение боли – для меня, и долгие часы постыдных мучений – для тебя. В одиночестве. В полнейшем одиночестве, Джессика! В последнем, предсмертном одиночестве…
– А ты меня не пугай! – запальчиво выкрикнула Джессика. – Ты не решишься, все равно не решишься на это!
– На что я не решусь? – подняла брови Марина.
– Убить себя! – хрипло усмехнулась Джессика. – Ты будешь тянуть до последнего мгновения – и мучиться так же, как я…
– Пока мучения не станут настолько невыносимы, что я решусь прервать их, – тихо закончила Марина. – Мои мучения прервутся. А твои будут длиться, длиться…
Джессика зажмурилась и так резко помотала головой, что ее всклокоченные каштановые кудри заметались по полу.
– Нет! Я говорю тебе – нет! А если хочешь испытать мою стойкость – испытывай! Могу себе представить, какие спектакли ты начнешь тут закатывать, чтобы напугать меня!
Марина глубоко вздохнула, моля господа укрепить ее. Вот он, решающий миг!
– О Джессика, – сказала она тихо, – какие у тебя красивые волосы… какой чудный каштановый цвет!
Джессика замерла.
– Ты слышала, что волосы у умерших людей еще какое-то время продолжают расти? – спросила Марина. – Вот у нас в Бахметеве был один случай. В деревне жила женщина – все знали, что ей уже немало лет, однако на нее побольше мужиков заглядывалось, чем на любую девку или молодку. Она и впрямь была необычайно красива: черные глаза и волосы черные… а все же хоть и заглядывались на нее, но сторонились. Шел слух, будто она ведьма, которая по ночам обращается в черную кошку. Так ли, нет – никто не знал доподлинно, однако в один прекрасный день ведьма умерла, и ее похоронили. И начались с той поры в деревне всяческие беды. То град посевы побьет, то лесной пожар нагрянет, то все стадо поест какой-то ядовитой травы, то кони разом обезножеют, или мор на людей нападет. Позвали знахаря, и он сказал: так, мол, и так, люди добрые, все беды на вас оттого нашли, что вы не соблюли старинного завета – не проткнули ведьмино сердце осиновым колом, оттого она и после смерти насылает на вас проклятия. Тогда деревенские завострили кол осиновый, пошли всем миром на кладбище, отворили ведьмину могилу и…
– И – что? – с живейшим, злорадным интересом спросила Джессика. – Она лежала там как живая, с румянцем на лице, и тление не коснулось ее? Так? Скажи, ведь так было?
– Нет, не так, – взглянула Марина снисходительно. – Семь лет миновало – какой уж там румянец. Она ведь не упырицей кровососущей была, а просто ведьмою! Лежали в могиле одни кости, червями обглоданные, а на черепе вились длинные-предлинные волосы. Они и прежде были ей до подколенок, а тут выросли ниже пят. Но не это дивно… Знаешь, что больше всего напугало тех, кто заглянул в могилку? Волосы те… на добрый аршин от головы… были не черные! Не черные, а какие-то не то рыжие, не то русые. Ведьма-то волосы, оказывается, красила! Говорят, желчь черных жаб, ежели ее прокипятить на ущербе месяца, этакую краску дает, что ее ни дождевой водой не смоешь, ни щелоком не сведешь! И вот что я скажу тебе, Джессика…
Марина перевела дух – и пустила наконец свою последнюю, заветную стрелу:
– Когда-нибудь, через много лет, нас найдут здесь. Мы будем лежать рядом, и ничего не останется от нашей нынешней красоты и молодости. Только волосы… Мои – золотые. И твои – каштановые… до половины. А до половины – белобрысые!
Джессика уставилась на нее неподвижными, расширенными глазами. Молчание длилось, длилось… Марине уже показалось, что все, она промахнулась, и вдруг Джессика забила головой по полу, затряслась, завертелась на одном месте, будто змея, пронзенная вилами. И закричала – закричала так пронзительно, что у Марины зазвенело в ушах: