— Вы забываете, ваше преподобие, что мой брат, владелец Рюдисдорфа, может предоставить место приходского священника духовному лицу только протестантского вероисповедания, — сказала она ему через плечо слегка дрожащим голосом, но с насмешливой улыбкой.
— Психологи правы, говоря, что светловолосые женщины очень жестоки и холодны. — Он буквально прошипел эти слова. — Вы умны и так высокомерны, как ни одна аристократка, даже та, в жилах которой течет герцогская кровь. Один поворот вашей головы — и вы возвышаетесь над многими. От другого вам, может быть, удалось бы избавиться, но не от меня. Я буду следовать за вами всюду по пятам, никогда не уберу я руки, которую раз протянул к вам, даже если бы мне пришлось ее лишиться! Бейте меня, попирайте ногами, я все вынесу молча, терпеливо, но вы от меня не освободитесь… Моя церковь требует от священника, чтобы он бодрствовал и постился, чтобы он работал без устали, тут вел бы подземный ход, подобно кроту, там соединял бы мостом берега… Вот с какой фанатической энергией буду я добиваться того, чтобы вы стали моею.
Неведомый до сих пор ужас объял Лиану. Теперь она поняла, что не душу ее он хотел приобрести для своей церкви: этот клятвопреступник любил в ней женщину. От этого открытия кровь застыла в ее жилах, и она содрогнулась. Но, как ни отвратителен был грех, эти пылкие, потрясающие душу слова, передававшие всю борьбу, все бури и муки души, произвели отталкивающее и вместе с тем магнетическое действие на молодую женщину: она еще никогда не слыхала от мужчины речей, побуждаемых испепеляющей страстью… Прочел ли он это в ее прелестном побледневшем лице или еще почему-либо догадался, только он вдруг приблизился к ней и, резко запрокинув голову, бросился к ее ногам, чтобы обнять колени молодой женщины. Зеленоватый свет лампы ярко освещал его бледное лицо и тонзуру, резко выделявшуюся среди темных кудрявых волос. Лиане показалось, будто невидимая рука указала ей на это пятно как на знак, каким отмечен был Каин; она сделала шаг назад и вытянула перед собой свои красивые руки, как бы защищаясь от стоявшего перед ней на коленях священника.
— Лицемер! — воскликнула она хриплым голосом. — Я скорее брошусь в пруд в индийском саду, нежели позволю вам хоть одним пальцем дотронуться даже до моего платья.
Юлиана боязливо прижала руки к груди, как дитя, которое, страшась ужасного прикосновения, не имеет, однако, сил сдвинуться с места. Она не могла уйти, пока документ находился в его руках, иначе она стала бы соучастницей злодеяния.
Священник медленно поднялся. В это время среди наступившего безмолвия вдруг раздался стук колес подъехавшего экипажа, который, скрипя по мокрому гравию, остановился затем у крыльца. То возвратился Майнау, он, должно быть, ехал с невероятной быстротой. Священник в сердцах топнул и с бешенством повернулся к окну; было видно, что ему хотелось бы иметь под рукой какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы бросить им в экипаж и в сидящего в нем ненавистного ему человека.
Молодая женщина вздохнула с облегчением, однако же нельзя было терять ни минуты.
— Я попрошу вас, ваше преподобие, положить бумагу на место, — сказала она, стараясь придать твердость своем у голос у.
— Неужели, баронесса, вы думаете, что я способен на… такое бессмысленное простодушие? — воскликнул он с хриплым смехом. — Вы полагаете, что ваша смертельно раненная жертва больше не в состоянии защитить себя? О, я могу еще мыслить здраво, могу объяснить вам ваши намерения. Вы пришли сюда, чтобы раскрыть важную тайну: с помощью микроскопа доказали бы вашему супругу и гофмаршалу, что в доме Майнау совершен бессовестный подлог документа, имеющего силу завещания. Конечно, после этого вас не отпустят в Рюдисдорф, а попросят остаться… Но чего вы этим добьетесь? Барон Майнау не любит вас и никогда не будет любить: его сердце все еще принадлежит герцогине. Теперь он совершенно равнодушен к вам, а после раскрытия тайны будет просто ненавидеть вас, а я — видите, как самоотверженна моя любовь, — я хочу не допустить этого.
И не успела Лиана что-либо предпринять, как он, завладев розовой запиской графини Трахенберг, стоял уже у камина. С громким криком бросилась она к нему и, не помня себя, обеими руками схватила руку человека, который никогда не должен был дотрагиваться до нее, но и документ, и письмо уже превратились в пепел.
— Теперь обвиняйте меня, баронесса! Кто станет искать документ, обнаружит пропажу письма графини Трахенберг, и никто не поверит, что я его сжег.
Говоря это, он левой рукой все еще заслонял камин, хотя в нем уже не осталось и следа сожженной бумаги.
Руки молодой женщины безвольно опустились; она стояла как пораженная громом, освещенная ярким пламенем камина. Эту сильную, но слишком чистую, девственную душу потрясло коварство священника. Нежная, стройная, беспомощная, с испуганными глазами, устремленными на огонь, она была как бы парализована и, сама того не замечая, склонила голову к его плечу, и ему показалось, что она в его руках. Но лишь прерывистый вздох вырвался из ее груди и коснулся щеки монаха.
— Еще есть время, — сказал он, впав в оцепенение после этого ощущения. — Будьте сострадательны ко мне, и я сразу же пойду к хозяину Шенверта и покаюсь ему во всем.
Она отступила назад и смерила его с головы до ног презрительным взглядом.
— Поступайте, как сочтете нужным! — сказала она резким тоном. — Я искренне желала спасти Габриеля и скорее решилась бы ради доброго дела пасть к ногам герцогини, но действовать сообща с… иезуитом я не намерена. Мальчика спасти я уже не могу — видно, такая у него жестокая судьба! Но германцы правы, изгоняя из своей страны лицемерное братство Иисуса и вооружаясь против этого непримиримого врага патриотизма, духовного развития и свободы вероисповедания… Это мои последние обращенные к вам слова, ваше преподобие. А теперь вы можете начать интриговать против меня относительно сгоревших документов, тонко и с неподражаемой уверенностью, как и подобает ученику Лойолы.
Повернувшись к нему спиной, она хотела поспешно удалиться, но в это время отворилась боковая дверь и из нее, опираясь на костыль, выглянул гофмаршал.
— Где же вы, почтенный друг? — воскликнул он, окинув взглядом зал. — Бог мой, разве так много времени надо, чтобы вынуть ключ?
При его появлении молодая женщина остановилась и повернулась к нему лицом; священник же продолжал неподвижно стоять у камина, протянув к огню свои белые полные руки, как бы грея их.
Гофмаршал вошел в зал и даже забыл затворить за собой дверь — до того он был поражен.
— Как, и вы здесь? — обратился он к Юлиане. — Или вы все время были здесь впотьмах? Но нет, при вашей мещанской привычке ни минуты не оставаться в бездействии этого не может быть!
Вероятно, в его голову закралось подозрение, и он повернулся к столу с редкостями: один из ящиков был так выдвинут, что, казалось, вот-вот упадет на пол.
Продолжительный вздох вырвался у старика.
— Баронесса, неужели вы изволили тут рыться? — спросил он со злобной усмешкой, но кротко — так судья обращается к обвиняемому, лишившемуся последней точки опоры. Он важно покачал головой. — Impossible [20] , что я говорю! Женщина с такими прекрасными аристократическими ручками, имеющая счастье быть внучкой герцогини фон Тургау, не могла унизиться до того, чтобы рыться в столе, ей не принадлежащем… Fi done! Извините меня, я позволил себе неприличную шутку!..