В самом деле, во всех ежедневных газетах, с небольшими изменениями, в зависимости от их политической ориентации, появились сообщения о том, что главный комиссар Ланглуа, собрав журналистов, напомнил им об ответственности за публикуемые статьи и назвал преступными те, которые были опубликованы в последнее время относительно госпожи Белмон и князя Морозини, в то время как их семьи испытывают такое горе. Комиссар высказал уверенность, что госпожа Белмон и князь Морозини стали жертвами похищения и похищены были в совершенно разные дни. Поэтому пора прекратить двусмысленные и недвусмысленные намеки на «романтическую» подоплеку исчезновения и дать возможность полиции спокойно работать.
— Очень хорошо! — улыбнулась маркиза, снимая очки. — А теперь уберите эту груду газет и попросите, чтобы нам принесли завтрак. Я проголодалась и понять не могу, чем там заняты Сиприен и Луиза.
Мари-Анжелин не могла не рассмеяться.
— Ровно тем же, чем мы: они читают газеты, которые только что купил Сиприен.
Она села без церемоний на край кровати и добавила:
— Такое газетное единодушие не может пройти незамеченным. Как вы думаете, известие о нем пересечет Ла-Манш?
— Думаю, что да. Полагаю, что заданную в Париже генеральную линию должны поддержать не только лондонские газеты, но и газеты в Америке.
Появились подносы с завтраком, обе женщины замолчали, потом возобновили разговор:
— Кстати, насчет Америки, как могло случиться, что господин Белмон до сих пор не подал о себе никаких вестей?
— Он не считал нужным вмешиваться, пока речь шла о любовном приключении. Полина уже в том возрасте, когда отвечают за себя сами. Но теперь я уверена, что мы очень скоро его увидим.
— Если только он не отправился в кругосветное путешествие на одной из своих обожаемых яхт!
— В декабре?
— Почему бы нет? Он настоящий морской волк. И потом, лично я не вижу никаких причин, по которым нельзя плавать в декабре. Достаточно иметь крепкий желудок.
— Как ваш, например. Я уверена, что вы без малейшего труда переплыли бы через Па-де-Кале.
План-Крепен стала пунцовой и принялась повсюду искать свой носовой платок, хотя он был на своем обычном месте, в ее левом рукаве. Когда она наконец его отыскала, то ограничалась тяжким вздохом.
— Признаюсь, я бы страстно желала его переплыть!
— Чтобы появиться перед Адальбером и рассказать, что ему следует предпринять. Ох, милая моя девочка, если бы я была уверена, что у вас есть хоть один-единственный шанс быть выслушанной, я бы давно вас туда отправила, потому что и меня никогда не страшили никакие бури и ветры. Но над нами только посмеются! Лондон не так далеко от нас, новости из Франции поступают туда регулярно, и я убеждена, что наш обезумевший египтолог знает обо всем ровно столько, сколько и мы. Не забывайте, что он сейчас соревнуется с Уишбоуном, а тот должен был давно уже обратить внимание на «дело Морозини». И наверняка воспользовался бы им, стремясь избавиться от соперника, который сейчас получил преимущество, поселив даму в своей квартире.
— Так вы хотите сказать, что для Адальбера мы больше ничего не значим?
— Вы и я, вполне возможно, что-то значим. Мы же с вами живем не в Венеции, как-никак соседи, и по этой причине стали его приятной привычкой. А вот что касается Альдо, то не знаю, что и думать. Может, он считает его чересчур привлекательным?
— Не думаю. Адальбер вполне доволен своей внешностью.
Маркиза де Соммьер допила четвертую чашу кофе, попросила принести еще одну и наконец вынесла свой вердикт:
— Однако вы совершенно правы относительно путешествий в декабре! И если чувствуете, что в вас проснулся дух странствий, почему бы нам не поменять северо-западное направление на юго-восточное?
— Я не поняла, что вы имеете в виду.
— Путешествие в Венецию, где, судя по словам Бюто, все обстоит не совсем благополучно. И если мы не хотим оказаться перед лицом развода…
План-Крепен торопливо перекрестилась:
— Какой ужас! Лиза никогда на это не пойдет!
— Именно в этом я и хотела бы убедиться. Соберите в один ком все сплетни, часть из них мы заберем с собой, и скажите Люсьену, чтобы вызвал такси. Нет! Скажите, чтобы подготовил автомобиль. Такси в это время года очень опасны. Пусть нас отвезут в контору Кука. Мы с вами тоже испробуем, что это за чертов Симплон-Орьент-экспресс!
План-Крепен мгновенно вскочила и оказалась у дверей.
— Но мы ни за что не выйдем в Бриге! Мне позвонить в Венецию, предупредить о нашем приезде?
— Чтобы Лиза первым поездом уехала в Вену или Цюрих? Я уверена, что нас с вами она хочет видеть в последнюю очередь!
Вот только поездка в Венецию состоялась не завтра…
В тот же день комиссар Ланглуа, просмотрев такую же огромную кипу газет, позволил себе — и вполне заслуженно — небольшую передышку, решив выпить чашку кофе и выкурить трубку. Хоть раз в жизни пресса, которая доставляла ему столько головной боли, добросовестно выполнила все его требования и перестала разыгрывать фарсы.
Комиссар перевел умиротворенный взгляд на хрустальную вазу, в которой красовались три желтые розы без запаха, расцветая в синеватом ореоле душистого дымка, который он выпускал, попыхивая трубкой.
Им овладела легкая дремота, но вдруг громко зазвонил телефон. В самом деле, могло ли блаженство длиться дольше? Поборов ребяческое желание не брать трубку, он поднес ее к уху, издал что-то вроде невнятного мычания, но внезапно проснулся и вскочил на ноги.
— Господи боже мой! — только и успел он воскликнуть и тут же бросился надевать пальто, шапку, бегом спустился вниз по лестнице и громко закричал, подзывая свою машину.
Маркиза де Соммьер не ошибалась, когда говорила, что Адальбер не может не знать, что происходит с Альдо. Египтолог и в самом деле знал все подробности любовной истории, которую приписали его бывшему «компаньону» и красавице Полине Белмон. И хотя он никогда не обольщался относительно правдивости прессы, на этот раз его гнев, и даже хуже — отвращение, вызывало не единодушие газетных писак, а его бывший товарищ Альдо и та, которую он теперь именовал не иначе как его «сообщницей». Причиной этому была Лиза, которой Адальбер искренне восхищался. Быть мужем такой потрясающей женщины и афишировать на весь свет свою связь с другой — пусть даже и с такой красавицей, как Полина Белмон! — он считал непростительным.
Лукреция Торелли очень смеялась над газетными статьями, без малейшей жалости заявляя, что пора пролить свет на «неблаговидные делишки спесивого князя Морозини». Адальберу тоже случалось смеяться вместе с ней, так забавны порой были ее насмешки. К тому же он ни за что на свете не стал бы ей противоречить. Все, что произносилось божественным голосом Лукреции, становилось евангельской истиной. Ведь Торелли стала принадлежать ему, как только она расположилась в спальне, которая отныне считалась ее, в доме Видаль-Пеликорна в Челси.